Амелия все еще не имела счастья быть лично представленной Фредерику Кавендишу, но уже знала, что подарит ему на день Рождения, канун всех святых, годовщину взятия Бастилии или просто в случайный вторник. Пишущую машинку - величайшее изобретение человечества, после паровых двигателей и шелковых чулок.
Где-то между Тулузой и Овиедо, продираясь сквозь ненавистные французские спряжения, Фарадей с восторгом изучила в “Трибьюн” заметку о популярном в Америке, но еще не покорившем Европу изобретении мистера Шоулза, и ее сердечко пропустило удар - это было оно. Либо они раздобудут господину Кавендишу один из этих чудесных Ремингтонов, либо в экспедиции Фарадей и Кавендиша случится недостача Кавендишей. Почерк ее компаньона будил в нежной девичьей душе Амелии странные желания, различные по содержанию, но неизменно заканчивающиеся звуком, с которым Атлантический океан принимает в себя тело ботаника средней упитанности.
Мистер Кавендиш писал так, словно плотоядное тропическое дерево ятевео подстерегло его в переулке и обглодало обе кисти. Словно он только что изобрел письменность и еще не уверен в ее конечной форме. Словно он с кем-то на большие деньги поспорил, что сможет написать слово “пароход” девятьюстами семьюдесятью способами и еще одним в форме журавлика.
А главное, суммы переводов и номера счетов экспедиции этот невозможный человек писал безупречно. Амелия мечтала уже наконец познакомиться с этим всесторонне одаренным мистером Кавендишем и отодрать его за уши.
Цифры еще куда ни шло - Амелия была почти уверена, что датой отплытия из Лиссабона было 16е августа, поэтому предусмотрительно явилась в порт вечером 15го. Хуже было с названием парохода. Не то “Мария-Арабелла”, не то “Мария-Мирабелла”, не то “Мария и Белла”. Хтоническую вязь Кавендиша не понимали ни портье в отеле, ни трактирщики в городе, ни даже начальник порта, по слухам способный изъясняться на семнадцати языках, включая хинди и два мертвых диалекта окситанского. Когда наконец всеобщими усилиями Фарадей и толпы сочувствующих удалось идентифицировать единственное подходящее судно - “Марию Антуанетту” - ей уже не хотелось ничего: ни знакомиться, ни драть за уши, ни бить орфографическим словарем по кривым пальцам. Только спать.
- Амелия Фарадей, - Устало кивнула она дозорному, пока носильщики затаскивали по узкому трапу ее багаж. - Я знаю, вы ждали меня завтра, но раз я уже здесь, покажите мне, пожалуйста, мою каюту, и известите кого-нибудь, что Фарадей на борту. Благодарю.
Юный дозорный, сиротливо жмущийся к борту, подальше от неловких носильщиков и острых углов коробок и саквояжей Амелии, очаровательно покраснел оттопыренными ушами и провел Фарадей куда-то вниз-влево-снова вниз, распахнул перед ней двери небольшой, пропахшей пылью каюты, пожелал спокойной ночи и растворился в вечерней мгле раньше, чем Амелия успела спросить, у кого здесь можно попросить какаушко.
И только на следующее утро, проснувшись от того, как “Мария Антуанетта” лениво покачивается на размашистых, и явно не прибрежных волнах, Фарадей вдруг подумала, что она, возможно, что-то упускает. Приведя себя в порядок и намазав нос “Чудесным лосьоном миссис Августины от веснушек, обветриваний и неприятностей другого рода”, она повторила обратный поход вверх-вправо-снова вверх, и вынырнула на солнечную, переливающуюся мелкой утренней росой, пустую палубу.
- Простите, - подошла она к единственному доступному живому человеку, - доброе утро. Вы не подскажете, где здесь можно взять какаушко?
Мужчина обернулся, и Фарадей несколько секунд недоумевающе смотрела на его китель.
- Разве вот тут, возле лацкана, у вас должно быть вышито не имя корабля? А кто такая - если позволите полюбопытствовать - “Бесстыжая Молли”?

Отредактировано Amelia Faraday (23 января, 2018г. 00:17:35)