Лондонская зима походила на новоанглийскую осень: редкие светлые дни здесь сменялись пасмурными и сырыми, полными плаксивых затяжных дождей и пронизывающего ветра с моря, что приходил по ночам, тоскливо стучался в окна — то громче, то тише — а к утру уставал и затихал; и тогда от воды поднимался спрятавшийся от его буйства туман, затапливавший весь кампус, и до рассвета университетский островок тонул в буро-желтом мареве. "Лондонский особый", так его здесь называли, плод противоестественного союза природы и человека, рожденный приморской сыростью и напоенный рукотворным смогом, что не развеивался почти никогда; он стойко держался до самого утра, пока низкие тучи над городом не начинали слабо светлеть, обозначая смазанный лондонский рассвет. Тогда "лондонской особый" отступал до вечера, чтобы в сумерках вернуться снова — по-звериному припадая к земле, он бесшумно полз по склонам, подбирался к самым стенам Бримстоуна, и задержавшаяся в университетских стенах Морриган, выглядывая из окна, не видела дальше ветевей ближайших деревьев, будто мир обрывался университетской оградой и дальше переставал существовать.
Из щелей в рамах тянуло холодной сыростью - пожилой смотритель, кряхтя, ежедневно слонялся по университету со стремянкой, безуспешно, как корабельную течь, пытаясь заткнуть здешние сквозняки, и ожидаемо проигрывал эту битву.
Лондонской зимой Морриган начинало терзать то, что другие назвали бы тоской по родине, однако сама мисс Джонс полагала это скорее желанием очутиться где угодно, только не здесь; и белоснежные снега Ист Хевена в ее памяти мешались с таким же ослепительным песком Сахары. Она грезила дальними берегами, простором и светом, дирижаблями и кораблями; и мечты ее были полны нездешних ветров: в них, путая мысли, бушевали египетский хамсин, африканские муссоны и средиземноморский сирокко - Морриган находила сложным сосредоточиться, вела лекции будто бы рассеянно, путала слова и забывала даты.
Доктор прописывал ей опиумные капли на ночь, уверял, что это все от бессонницы, но честно купленный у аптекаря пузырек давно без дела пылился в прикроватной тумбочке.
Рожденному под светом солнца, познавшему простор, тяжело в вечных сумерках под гнетом серых облаков - Морриган уходила в книги, много писала, проводила все свободное время в Затонувшем Музее и жила зыбким ожиданием весны, а там - а там уже близко лето, скрип снастей и гул дирижаблей, зов дальних стран, чужие ветра...
- Вам нужно развеяться, - советовал умудренный опытом коллега, глядя на то, как Морриган, зябко кутаясь в шаль, чахнет над рукописями, - встряхнуться, если позволите. Конечно, такой леди, как вы, тяжело у нас тут... Навестите Эдинбург - тамошние края чудо что такое.
Морриган крутила в измазанных чернилами пальцах перо и согласно кивала - действительно, дело доброе. Надо встряхнуться.
И пропадала в библиотеке на ближайшую неделю - там, среди почерневших от времени стеллажей, ее и отлавливал кто-то из аспирантов, сообщая неожиданное:
- Вас искали, профессор Джонс.
Профессор Джонс неаристократично чесала покрасневший нос не отмытой от чернил рукой, с трудом отрываясь от массивного тома.
- Кто?
- Какая-то леди, профессор. Просит консультацию.
- Пригласите в кабинет, пожалуйста, - соглашалась Морриган, - и предложите чаю. Мне буквально два абзаца перевести осталось.
Два абзаца она так и не перевела - бросила, отчасти от усталости, отчасти - от любопытства, что принялось терзать мисс Джонс, едва аспирант пропал из виду. К ней нечасто наведывались посетители с "большой земли": специфическая область познаний делала Морриган не самым востребованным профессором университета, и каждый гость сулил или очень интересную беседу, или бесконечно скучный разговор с членом какого-нибудь очередного исторического общества.
Среднего варианта отчего-то не существовало.
- Мисс Эрскин, - с преувеличенным энтузиазмом поприветствовала Морриган гостью, едва переступая порог, - надеюсь, вас правильно мне представили. Профессор Морриган Джонс, к вашим услугам. Мне сказали, у вас какое-то неотложное дело?
Отредактировано Morrigan Jones (25 июля, 2018г. 22:54:52)