Сгустившиеся тени жались по углам переулков, чернели провалами взятых стеклом окон, а ветер затих, обнажая суету, гомон и шум улицы, омытой от нечистот и зловония поздним дождем. Стоя у окна, Алан глядел через мутное стекло на улицу, в сумерки города, доносившиеся внутрь комнаты приглушенно; смотрел туда, откуда, казалось, исходит не то звон колокольчика, не то далекий и пронзительный свисток прибывшего паровоза. Звуки сплетались в мелодию, вытягивая из памяти детские страхи и опасения: упадешь под колеса, отойди от края; не трожь быка, не трожь - не то рогом тебя, а ну как затопчет. Спина мужчины была болезненно выпрямлена, взгляд прикован к зданию театра, а пальцами перебирал он, словно паучьими лапками, потрепанные листки. На этих листках значился резкий, исхудавший человеческий профиль, а на каких-то обнаженные плечи с затертым и не прорисованным личиком. Дело в том, что по совершенному убеждению Алана, позади, в пыльном коридоре, отделенном от его бедно обставленной комнаты тоненькой дверью, чуть приоткрытой в данный момент, находится некто посторонний. Некто вкрадчивый, опасный, но не агрессивный, он лишь весьма заинтересован в том, чтобы господин Мур во что бы то ни стало на него посмотрел, его заметил, и это было крайне важно, ведь тогда этот незваный гость сможет в комнату проникнуть, войти, прокрасться вдоль стены и приблизиться. Не помешает ему ни то, что через мутные стекла все еще пробивается свет умирающего на излете дня, ни журчание речи и шуток, доносившееся снизу. Этот вкрадчивый гость не казался опасным, но был он жутким и пробирал до самых косточек, если бы только вы ни были господином Муром в данный момент. Ведь господин Мур преисполнился уверенности в том, что этот гость уж точно является в последнее время не за тем, чтобы его погубить. Вытрясти из него разум по крупицам, выжать, хватая тощими пальцами за горло, дыхание из его тела; ибо начиная думать об этом, господин Мур приходил в совершеннейшее неистовство. Он принимался хватать карандаши и кисти, грызть их, глядя туда, где существа никак оказаться не могло; принимался развлекать себя шутками, или же выбегал на улицу, если по счастливой случайности вкрадчивый гость забывал явиться на лестницу, в коридор, за тоненькую, приоткрытую дверь. Закрывать дверь было нельзя, поскольку тогда вкрадчивый гость становился опасен, и неизреченное перемирие между ними, позволяющее одному подглядывать, а другому делать вид, что не замечает, рухнуло бы в тот же момент.
Именно такие абсурдные, жуткие и путаные мысли одолевали Алана. Спустя некоторое время он, накинув пальто и зажмурившись, сжав зубы, выскочил в коридор, аккуратно приотворив тоненькую дверь. Он спустился по лестнице, где каждая ступень скрипела по-своему и обменялся кивками с хозяйкой дома и ее очередным гостем на эту ночь. Алан понимал, что существо является к нему неспроста, и он понимал, что чем ближе он к театру, тем менее вкрадчивым и более решительным становится этот гость. А значит, нужно сунуть голову в осиное гнездо, чтобы непременно это проверить. Снаружи было прохладно, ночь сгустилась, и впереди высился бесформенный театр. Поговаривают, будто его собирались прикрыть, будто там происходят дурные вещи. Алан, оскальзываясь и приняв вид совершенно обыкновенный и прогулочный, зажег сигарету дрожащей рукой, пристально глядя на те самые окна, за которыми он мог бы оказаться, не выскочи из плена душной каморки.

Улица была пустынна и тиха, ничто не нарушало ее гнетущей успокоенности. Как вдруг из-за угла вылетел ребенок. Был он в оборванном тряпье и босой, шлепал своими пятками по мостовой и от кого-то улепетывал. Поравнявшись с Аланом, этот заморыш что-то выкрикнул и махнул картузом, но не успел господин Мур сообразить толком, чего нужно, как ноги унесли оборванца дальше. А вслед за ним показался и полицейский: брюхастый, широкий и круглый, низкий, весь будто бы шар. Он подскакивал на мостовой и вовсе не бранился, лишь методично переставлял свои коротенькие ноги, да отчего-то держался рукой за шлем. Алан увлеченно следил за этим представлением, позабыв обо всем, даже о тлеющей сигарете в руке.
Вдруг за самой его спиной кто-то кашлянул, отчего мужчина дернул плечом и резко обернулся. Он не рассчитывал увидеть кого-то, поскольку, как это обычно бывает, обернулся он прежде, чем подумал об этом. И оттого было сильнее его удивление и его радость, когда позади оказался лорд Стаут. Удивление было первым, и оно же оказалось главенствующим. Бросив тлеющий окурок под ноги, Алан прищурился.
- А вы... Вы! Видали?! - Указал он вслед уносящемуся констеблю. - А впрочем, подкрадываться тоже нехорошо.
Чего же он хотел, этот толстяк, от мальчишки? Ну понятно, наказать. Или, точнее, схватить! И уже потом наказать. Да и разве констебли наказывают? Просто хватают. Ага-а, как же. Видали мы, как двое полицейских в переулке давеча избивали бродягу. А чего это он подкрадывается?
Размышлял Алан, задумчиво глядя куда-то за правое плечо лорда Стаута. Он ощущал в себе взволнованность и нарастающий страх, но вместе с тем и приязнь, и радость от встречи. И все никак не выходил из головы тот проказливый вскрик мальчишки. Чего это он вопит? Может, знает господина Мура? И что это он имел в виду, когда нарочно замедлился совсем рядом? Да еще и этот констебль. Алан сглотнул и тревожно глянул в сквозящие голодной чернотой окна театра. Все совершенно понятно! Это все он. Не может ведь просто так совпасть, взять и наложиться?! Ну ка, вышел из комнаты, а тут сразу и этот мальчишка. И еще констебль. А потом еще и лорд Стаут.
Тревожно метался мыслями господин Мур, уплывая все дальше и дальше. Пауза затянулась и стала тяжелой. Почувствовав эту тяжесть, которая будто бы продавила незримую пелену, обволакивающую его самого и все окружающие предметы, покрывая их тонким и невидимым слоем пыли, скрадывающей звуки, Алан хмыкнул. Затем кашлянул, дернул плечом и закурил снова. Он чувствовал, что улица более не пуста, что есть тут всякие. Их, разумеется, не видно. Все оттого, что их скрадывает та самая пелена невидимой пыли, и оттого неслышны они. Эти наблюдатели. Один из них был этим днем в его комнате, но вряд ли он один, ну конечно! Их много. И все они - в театре. Или не все? А что, если они не все в театре?
С ужасом осознавал господин Мур, что они могут быть там не все. И это пугало его даже больше, чем все нарастающая и нарастающая пауза между ним и господином Стаутом. А если они уже расползлись по городу?! И вот так вот, как теперь, стоят на улицах, невидимые, и смотрят?
- Вы тоже это видите, Джеймс? Только не делайте вид, будто видите, будто заметили, вас сразу же раскусят, вы должны знать эти их приемчики! - Прошипел Алан, весь сжавшись. - Они за мной уже давно-о наблюдают. Я думаю, их много. Сперва один - я не уверен, что человек. Это какая-то тварь, знаете, они бывают совершенно разные.
Рассуждал глухим голосом мужчина, скрадывая интонации и глотая окончания. Пауза прервалась, но прервалась она в том месте, где, будучи как будто замком, сдерживала мутные воды бреда. И вот, пенясь, он хлынул в беседу. Уже несколько дней Алан совершенно ни с кем не разговаривал.

- Что-то случилось?! У меня в комнате, вон там, - повел подбородком мужчина, - сегодня пополудни был гость, господин Стаут! Представляете, самый настоящий. Но он, конечно же, не входит, он просто стоит и наблюдает. Потому что я тоже не должен выходить, у нас негласная договоренность.
Алан сбился на шепот, подаваясь ближе к собеседнику, лицо его болезненно исказилось гримасой страха.
- Вообще-то говоря, эта тварь меня преследует, Джеймс. Я не приложу ума, что ей от меня нужно. Даже сейчас она следит за тем, не нарушаю ли я... Договоренностей. Мне нужна помощь, если честно, мне чертовски нужна помощь.
Выпалив это на едином дыхании и единым порывом, господин Мур выпрямился, он будто бы не замечал удивления собеседника. В этот день, когда ночь особенно темна, а тени густы, ему случилось столкнуться со своими страхами чрезвычайно близко. Ближе, чем за многие последние месяцы. Уже давно не случалось с ним передышек, пауз и остановок. Видения и дурные сны, навязчивые взгляды и чрезмерно пристальные при этом: все это преследовало Алана повсюду. Его преследовали горничные и профессора Университета; профессора колледжей и работники оранжереи. Посудомойки замышляли, а полицейские утаивали. Уличные воришки тоже были нечисты на руку более, чем им полагается. И все слишком пристально смотрели, все слишком натянуто улыбались. Слишком уж подозрительно рылись в своих карманах и озирались, подслушивали, наушничали. И замышляли, замышляли, замышляли. А между этими злодейскими лицами и фигурами, фраками и сюртуками, и фартучками горничных скользил силуэт тощий и изуродованный. Безгласый и молчаливый, а чаще безлицый и призрачный, ужасный в своем подобии на тех жертв моря, что изредка доводилось Алану видеть выброшенными прибоем. Лица тех несчастных были стесаны не то галькой, не то неведомой тварью глубин; они были бледны и раздуты от воды. Этот силуэт - то был его гость, гость господина Мура. И он обретался в театре, и он был наверняка не один.
Ухватившись за рукав лорда Стаута, Алан потянул, дернул.
- Вы совершенно не понимаете. Вон там, в театре, это именно так. Теперь-то вы понимаете? Смотрит мне в окна, мразь. И изнутри тоже наблюдает. Это если я смотрю в окно сам, нам ведь нельзя встречаться взглядами, понимаешь, Джеймс? Уж ты-то должен понимать.
Лихорадочный бред Алана прервался, поскольку из-за спины Стаута раздался лай. Алан оцепенел, открывая и закрывая рот. Уличный фонарь мигнул раз, другой, а затем отчего-то погас.

В такие ночи боги замышляют неладное, и их замыслы претворяются в жизни в мире людей. Эти замыслы воплощаются грязной бранью на рынках, тайными интригами и закулисными встречами, а еще сырыми подвалами, которые сами по себе воплощают все замыслы богов, какие только есть. В сырых подвалах хранится терпкое вино, и в них же снуют тощие и зубастые крысы, а еще в таких подвалах приковывают к стене и связывают по ногам, хлещут плетьми и бьют ногами. Есть боги, а есть демоны, и демоны куда как более реальны. Их Посольство высится твердыней, цепко держится на пересечении главных улиц в центре Лондона, словно паук в сердцевине своей паутины, словно курица, высиживающая змеиное яйцо. Из этого яйца непременно вылупится чешуйчатая тварь, вильнет своим черным хвостом и скроется в соломе. Будет скользить по земле, по норам и кротовым ходам, пожирать и насыщаться. А когда высунется его стреловидная голова, этого ужасного змея - будет уже поздно. Посольство пугало, оно было словно пятно, которое все никак не выводится. Точно таким же пятном казался Алану и театр, здание которого приближалось. Это не они, два тревожных человека, идущих рядом, приближались - а именно здание. Наплывало со своими колоннами, оконцами и массивной решеткой высокого забора. Со своими газонами и клумбами поникших цветов, ночной сыростью и стрекотанием насекомых, что разносилось по улице туда и обратно.
- Джеймс, как, интересно, мы попадем внутрь?
Господин Мур поежился от своих мыслей. К чему Посольство и почему он думает о нем? В компании собеседника его мысли прояснялись, пусть и незначительно. Алан старался не думать о том, что и господин Стаут может замышлять недоброе. Он выдал тому кредит доверия, но пристально наблюдал за каждым движением мужчины, готовый в любой момент утвердиться в своих сумрачных мыслях. Они поравнялись с парадным входом. Для порядка скорее, не рассчитывая на результат, Алан дернул за ручку - дверь не поддалась, только скрипнула.
- Ну вот.
Ночь выдалась прохладной и отчего-то душной. Все это время Алан не замечал, что чудовищно утомился. Оттого ли, что в последние дни он практически не ел, или оттого, что все мышцы его были напряжены, ему было трудно переставлять ноги и держать спину прямо. Позвоночник ломило, а веки опускались, клонило в сон. Встряхнувшись, мужчина направился в обход здания.
- Вообще-то, всегда есть лазейка, неужели ее не найдется в целом театре? - шатко вышагивал Алан, ускоряясь и чуть ли не бегом огибая здание. Он нырнул в тень, скрывшись из поля зрения лорда, а затем послышался хруст, треск, и господин Мур вернулся к своему попутчику, держа в руках длинную увесистую палку. Обежав и обшарив взглядом парадный вход, литые вензеля на ограде, снова парадный вход и фигуру Джеймса, Алан кивнул сам себе.