Захлебнувшись – во сне Одри МакКуин собственными тонкими ручками заталкивала его всё глубже и глубже в ледяную воду, а он и рад был, – Алек проснулся и пустым взглядом осмотрел мир вокруг себя, раскиданные по подушке светлые кудри, улыбчивое бледное лицо, рассыпанные по обнажённым плечам и груди веснушки. Девушка, потревоженная его пробуждением, распахнула светлые, цвета речной воды глаза и что-то смешливо сказала, но слова её обернулись рыбёшками, плескавшимися в этой воде; он не поймал ни одной, только сошёлся сам с собой на мысли, что девушка эта не была Одри МакКуин и потому само её нахождение в его спальне ощущалось неправильным и неверным. Алек торопливо выбрался из постели, и знакомый голос с лёгким шотландским акцентом сказал ему: «Иди ко мне».
Иди. Иди. Иди, и выбери костюм поприличнее.
С пустотой осознанности марионетки Алек откинул в сторону повседневный костюм и нашёл парадный китель, с вечера зачем-то приведённый слугой в надлежащий вид. Он не помнил этого приказа, как не помнил имени девушки, проснувшейся окончательно и теперь говорившей ему что-то ещё, и чего-то ещё. Упорнее, чем обычно, каждая его мысль нисходила к Одри, закручивалась вокруг неё – и тянула его прочь, прочь из дома, прочь от светловолосой девушки, имени которой он не помнил вовсе. Казалось, он рухнет оземь и рассыплется горстью праха, если не увидит её прямо сейчас, не припадёт к аккуратной ладошке в поцелуе. Но Одри была далеко, и это давило ему на грудь каменной тяжестью, не давало ни дышать, ни думать толком. Алек со всем прилежанием оделся, но смотреть на себя в зеркало не стал и вместо того послал слугу за экипажем, обещая любую цену тому, кто быстрее домчит его до жилых помещений Брасс Холла.
Иди, иди, иди, не опаздывай и не медли.
Дорогу за всей её незначительностью он не запомнил, мыслями уносясь вперёд – к Одри, к их встрече, к чему-то, что должно за ней последовать; только отметил, что дышать становится легче. У общежития Брасс Холла его и вовсе отпустило, и Алек попытался улыбнуться, но получилось скверно – возница, принявший от него деньги, поинтересовался его самочувствием, и Алек вновь скрылся за траурной серьёзностью и заторопился к Одри, пересчитывая ступеньки и удивлённые взгляды местных студентов. Все они только мешали, и одного он отстранил в сторону достаточно грубо.
Одри напоминала поздний цветок в королевских садах, красотой должный затмить все остальные, и Алек послушно замер, едва переступив порог, и залюбовался, понимая лишь малой частью себя, что что-то здесь было не так. Она спрашивала о чём-то, и он нашёл в себе силы только кивнуть, впервые чувствуя, что язык его словно бы налился тяжестью и сделался неподвижным и мёртвым. Было ли так всегда? Алек помог ей расправиться с накидкой, хотя с большим удовольствием проделал бы обратные манипуляции с завязками и застёжками её платья. Но тот же голос, что звал его сюда, говорил, что этого он делать не должен. С сожалением выдохнув, Алек предложил девушке руку и повёл её вниз, к экипажу и заскучавшему было вознице. Тот, завидев их с Одри, распушил было перья, запрыгал перед ней, но был решительно и без возражений отстранён; Алек сам распахнул перед Одри дверцу и сам же помог ей устроиться внутри со всеми удобствами.
Им не пришлось ехать долго, но и это было для него пыткой – руки, затянутые в тугую кожу перчаток, горели от невозможности прикоснуться к ней, и Алек неосознанно сжал их в кулаки. Особняк МакКархи горел множеством огней и звенел – голосами, переносимой с места на место посудой и столовыми приборами, смехом и музыкой, – и они были далеко не первыми гостями. Алек вновь помог Одри выбраться из кареты и с ревнивой осторожностью взял её под руку, словно один взмах ресниц – и ничего не останется уже от Одри МакКуин. Голова у него не ко времени отчего-то вдруг налилась неприятной тяжестью, и мир вокруг зазвучал громче. Кто-то окликнул его по имени и засмеялся, а фамильярный хлопок по плечу и вовсе Алека разозлил. На пороге он замер: дом горел и гудел, и внутрь идти ему совершенно не хотелось. Он уже обернулся с этой мыслью к Одри, но кто-то втолкнул их внутрь, закружил и подставил слугам, мигом отобравшим у девушки её накидку. «Она же без всего этого замёрзнет», – впервые подумал он осмысленно.
– Виконт Сантар! – его руку сильно сжали и потрясли, и только тогда Алек посмотрел в приветливое незнакомое лицо. Это вот – МакКархи? – Очаровательно, очаровательно… Вы, я смотрю, урвали себе настоящий маковый цвет, – он подмигнул ему и переключился на Одри, и впрямь расцветшую сейчас, похорошевшую и удивительно свою здесь.
Одри? Его рука, державшаяся за неё, дрогнула и стекла вниз, а мучившая Алека головная боль странным образом сходила на нет, наполняя мир вокруг красками, звуками и прочими ощущениями. В груди у мужчины быстро застучало сердце, а к горлу подступил многогранный ком, по ощущениям – из змеиного яда и крови.
– Нет, не маковый цвет, а совершеннейшую розу! – с каким-то восторгом провозгласил МакКархи, поймал его за руку и свёл их с Одри ладони вместе, немного утягивая вперёд. – Прошу, прошу, пройдите же в золотую залу.
Алек панически осмотрелся по сторонам, не узнавая дом вокруг себя и людей. Кажется, что-то такое ему говорила Лилиан, но приглашение на этот бал он отложил куда-то к своим прошлогодним рождественским обещаниям и бутылке добротного виски. Но – вот он, здесь, отчего-то в компании с мисс МакКуин, по-петушиному разнаряженной, и без единой вообще мысли, как оно так неудобно получилось.
– Мисс МакКуин? – тихо спросил он, словно бы приглашая её в означенную гостиную, но на деле – интересуясь именно тем, какого кальмара здесь происходит и куда, морской дьявол куси её за хвост, подевалась душечка Розмари, в компании которой он так славно проводил время.