"Я, - понял Ру, - есть" Мысль была приятная и она успокаивала. Где он есть и зачем, это пока было не важно. Он был, тело было на месте, не важно на каком и где, было оно горизонтально.
"Вот, - понял студент, - вот так тот... который этот... тоже и потом понял "я мыслю, следовательно я существую" Открытие было приятным и не вызывало боли. Это было еще более приятно, потому, что в голове, прямо в мозге, распушил свои ветви морозный куст, из тех, что рисует холод на стеклах и иглы его касались всего в голове. Одно неверное движение, звук, мысль, свет и сотни острых ледяных иголок вопьются в мозг, кости, глаза... остальное.
Значит, напился. Так. А с кем? Прозрачная тишина в памяти.
Раз прошлое пока сокрыто завесой тайны, надо осознать текущее, поставил себе цель Гростенсхольм и бережно, двигаясь всем телом сразу, сел, открывая глаза по ходу движения. Повезло, куст не был потревожен.
Теперь - самодиагностика. Болели руки, болела скула и где-то в районе ребер. Напился и подрался. Пока ничего неестественного.
Обувь на ногах, штаны его, плащ? Пару раз забыв этот предмет гардероба на студенческих посиделках, он мудро стал ходить на оные без него. Значит, плащ не его.
И это... этот... оно. То, что надевают рыбаки, что бы не мерзнуть в море. Теплое.
Надо было сосредоточиться. Руэйд прикрыл глаза и начал постранично листать книгу жизни назад, ища страницы, где был текст воспоминаний.
Да, они собрались выпить с друзьями, пили, там же пили рыбаки, потом они подрались, потом начали пить вместе, потом кто-то из рыбаков похвалил шейный платок Ру, Ру его тут же подарил, в ответ его новый друг подарил ему это... что-то говоря про то, что бы он, Ру, не замерз в промозглых стенах университета...
Все было, в целом, как обычно.
Кроме места, где он сидел. Какие-то... руины? Развалы? Нет, это из папиного. Стоки? Близко, но не то... Трущобы!
Радости куст не простил, подарив вспышку боли, короткую, но длящуюся вечность и яркую, как солнце, которое заглядывает в окно, когда мама будит тебя в первый день каникул...
Трущобы. Незнакомые. Моряки. А он в Лондоне?! Он же не уехал ни с кем куда-то?! Мог ведь.
Раньше ж память так не отшибало. То ли старость, то ли стечение обстоятельств и алкоголя.
Юноша посмотрел на небо. В целом, небо было похоже на себя и это успокоило. Полушарие было северное.
Мог он пить несколько дней? Мог. Мог куда-нибудь уехать? Мог.
Он осторожно огляделся в поисках подсказки и увидел... кого-то. В темноте, похмельному взору с готовой взорваться болью головой, понять было сложно, кто там. Ру присмотрелся, разглядел, что смог, поискал в голове похожие образы и пришел к выводу, что это кто-то живой и человекообразный. В целом, большего сейчас он от собеседника не хотел.
Против разговоров с мертвыми были все-таки предубеждения, а с иными формами жизни явно были бы проблемы в коммуникации серьезнее, чем с немцами.
Руэйд воспрял духом. Но ненадолго, потому, что понял - он не встанет. Он просто упадет с высоты своих ног.
Поэтому он оперся на раздолбанные в драке руки, перенес вес тела, становясь на четвереньки и с изяществом, коему был обязан необходимости не вызывать вспышек боли, прошествовал к существу.
- Простите, - хриплым, проникновенным голосом обратился он к носителю знаний, - не подскажете ли вы, сэр, в каком мы городе и какое число какого месяца сейчас?
Год и страну Гростенсхольм решил не спрашивать. Ну не мог он научиться так пить!

На долгую-долгую, бесконечную секунду Ру показалось, что все сказки, которые ему рассказывала в детстве нянька, были не сказками,  а лекциями по выживанию, на случай, если ты шагнешь за грань мира людей и науки.
Щедро сдобренный французской приправой голос vis-a-vas говорил не на кокни, а на великолепном английском, а протянутая рука, хоть и была столь же щедро сдобрена землей, была сама по себе тонка, изящна и благородна.
В пору верить, что принц альвов притворился бродяжкой и разыгрывает студента!
- Вы правы, сэр, - Гростенсхольм собрал в себе все силы и приняв руку, начал подниматься. О, тот миг, когда он был готов ненавидеть свой рост, обычно помогающий добывать книги и варенье с верхних полок, настал! Земля отдалялась, в голове волнительно колыхался отрываемый от нее хрустальный куст, но вести себя, как пьяный ирландец перед этим господином, не хотелось.
- Благодарю вас, - манеры, обычно просыпавшиеся позже всех, очнулись раньше, - не могу сказать, что я голоден. Руэйд Гростенсхольм.
Представившись, Ру бережно пожал руку, которую продолжал держать. Казалось кощунством сдавливать эту хрупкую кисть. Страсти к собеседнику он не испытывал, но не мог не отметить, что не у всех девушек, даже гордо носящих титул "леди", такие руки.
Сообразив, что он уже какое-то время таращится на руки, Гростенсхольм отпустил руку собеседника и продолжил отвечать:
- Мы пили, - признался он, покаянно опустив голову, - с моряками. И, если честно, я и не помню, что было дальше и как я оказался здесь и куда теперь идти. А вы... Вы знаете эти места?
Их диалог, совершенно нелепый в этом месте, это место, происходящее в нем, все казалось сном или бредом и об этом было больно думать. Хрусталь в голове милостиво простил столь резкие и дерзкие для текущего состояния телодвижения, но ограничивал в мыслях.
"Может, это сон? Или горячечный бред? К кому-то приходят черти или огромные морские чудовища, а ко мне французский фей..." Понять, сон это или явь, Ру не мог. Понять, что делать - тоже. Поэтому решил положиться на волю судьбы, случая и иных правящих миром случайностей, благостно забыл о логике и слегка поддался ирреальности событий. У Данте - Вергилий по кругам Ада,а у него - вот так. Каждому по таланту и мере, как говорится.

Слушая прекрасную английскую речь, щедро приправленную  теплым французским акцентом, Ру чувствовал, что остатки разума и привычной реальности превращаются в песок, который слизывают волны темного безумия. Аккуратно, как ласковый прибой слизывает сухой золотистый песок и детские замки с побережья. Память ухватилась за новый роман американского писателя, "Принц и нищий" и благостно повисла на этом якоре, держа рассудок на месте. Хлипенький якорь, понимал студент, ненадежный.
- Не буду больше пить с моряками, - честно пообещал Гростенсхольм. Сейчас стоило бы признаться, что он студент, снимает жилье, пригласить к себе нового знакомого, как-то помочь... Но сейчас был шанс узнать на своем опыте, как это - жить на улице. Побыть тем Эдуардом IV из книги. Он, конечно, не принц, Робер не дворянин... хотя он-то как раз и может им быть... но жизнь манила воплотить сюжет книги.
- Давайте сходим на побережье, месье, - тон, заданный собеседником, ложился на язык легко, естественно, - никогда, признаться, не рассматривал его с точки зрения... пещеры с сокровищами для выживания, а не для ума.
В похмельном состоянии ты или испытываешь прекрасное ничего или все твои чувства ярки и категоричны. Руэйд переживал второй случай и сейчас ему было стыдно. Он ведь видел людей после прилива на побережьях, которые что-то искали,  пока он выглядывал необычные ракушки или чудных рыб или моллюсков, выброшенных морем, недоумевающим чужой радости от найденного мокрого, но "еще добротного пальто".