раз уж вы меня не удалили
Две с половиной фразы, подхваченные на местном базаре - потому что мистер Дзиани любил наблюдать людей в естественной среде обитания - не помогали разобрать тарабарщину, которую несла девчонка. Но стоит отдать ее переводчику, и вместе они вытрясут из нее, что здесь творилось, и что она видела.
И что это было прямо сейчас.
Не видение будущего, не какой-то еще недоразвитый аспект его ненужного дара. На ум приходили только Гомер и языческие боги, направляющие чьи-то там удары. После схватки с монстром Элио чувствовал себя противоестественным участником какого-то мифа. Чертова титаномахия в авгиевых конюшнях. И Гомер не упоминал, чтобы греческие герои после сеанса помощи богов разваливались на части.
Мистер Дзиани перехватил девчачью лапку, в темноте совершенно черную, и слегка пожал, тяжело дыша.
Напомнил себе, что каким бы противным ни был сидящий в девке полтергейст, без него ее бы давно тут сожрали, как и наверняка до того ее родителей, упокой Господь их языческие души. Просто прощай, рубашка - тут нечего спасать. Прощай также дневник, ружье, патроны, ракеты, соль... Кракен с ними, с сигнальными ракетами, и с винтовкой, хотя без нее Дзиани был как без руки, но попробуй-ка объясни этой боевой мартышке, что если он не найдет новую пригоршню соли взамен потерянного, то так далеко от побережья станет овощем на второй день питья местной воды... Такое даже британцам на чистом английском не объяснить.
Аккуратно отпустив девчонку, он доковылял до места, куда выкинул медальон с духом, и запустил руку в грязь, присвистнув от удивления, когда увидел, насколько вещица утонула. Мистер Дзиани ненавидел терять свое, чем бы это ни было.
Потом сделал шаг к пещере. Лезть в эту кроличью нору было, наверное, самоубийством. И Ческо, будь он жив, возмутился бы, если бы дядя Эл бросил в смертельной опасности маленькую девочку, даже если та черножопая дикарка и безумнее Чеширского кота. Будь он жив, да. По дороге сюда Элио нередко думал, что могло бы измениться, если бы он кому-то когда-то сказал про соль и если бы так не стыдился своей ненормальности.
И к духам Африки у него было дело, хотя он пока не считал себя подготовленным к его обсуждению.
- Хочу взглянуть, - сказал он фразу, выученную на гвинейском базаре. - Быстро. - Ничтожный перед зевом пещеры, он опустился возле убитого урода, принявшись того ощупывать - выясняя, как эти звери устроены, и куда их бить.
И замер, сжав в руке что-то, чего не должно было там оказаться. Снятый с шеи рыбочеловека - человека! - знакомого вида кулон.
- Иисус Христос, - сказал Элио неразборчивым от напряжения голосом. - Боже правый. Это были люди.
Резко отброшенный амулет упал обратно на чешуйчатый труп. Бессмысленный, животный страх, примерявший эту участь на него самого, затопил все мысли, и американец молча взмолился о защите хотя бы от этой дряни - в пустоту, сам не зная кому, хотя обычно ни в какого бога не верил.
Вот что произошло: часть мозга, что так долго была тихой и невидимой, зажглась ярко для тех, кто это видит. Та зона, которая позволяет сознавать существование чего-то превосходяшего - то, что позволяет смертным придумывать богов.
И слышать богов.
Теперь он был достаточно напуган, чтобы канал приоткрылся. И этого хватило.
На счет раз отказали ноги. На счет два нахлынуло желание съесть что угодно, хоть эту девчонку, хоть заживо, но он был уже парализован. На счет три он захотел овладеть ей, как животное, сам приходя в ужас от этих мыслей. На счет четыре забыл свое имя. На счет пять хотел закричать, но не смог. На счет шесть - ослеп. На счет семь его не стало. В упавшем теле душа, похожая на уголь или черный опал, вывернулась искрами наружу, и новые ее цвета нельзя было описать словами.
Высоко и далеко в небе, в маленькой кают-компании небольшого дирижабля на полу сидел незначительный человек, который верил в Бога. Он начинал понимать, что ошибся.
Содержимое пробирки в руках никак не исчезало, не превращалось в черный дым, не рассыпалось пылью, не проявляло символической. назидательной и духовной природы. Оставалось куском некротической ткани из непонятной язвы со спины умирающего, который чудесным образом перестал умирать, как только судно сменило курс. И не смог взойти на борт, сойдя на землю, и как врач, Абдулла не мог найти объяснений: мыщцы так не работают, эпилепсия так не работает, организм так не работает. Ни одна клиническая деталь в отдельности не была странной, но не все вместе и не в таком порядке! Даже черная магия лондонских джиннов так не должна работать! Если его прокляли и хотят уморить, с чего потом поправляться?
Из сомнительного груза на борту были только контракты на души, но не в первый раз, и прежде такой жути не случалось. Абдулла говорил себе, что не уходит с этой службы, потому что хозяин "Морганы" способен равно на большое добро и большое зло, и если того оставит последний неподкупный человек, что будет тогда? Эл сам сказал, что терпит его именно за то, что у него есть моральный компас. Словом, афганец слишком часто чувствовал себя бессильным пособником дурных дел, но отказывался верить, что начальник, друг и почти брат безнадежен, и именно потому хотел считать, что происходящие с тем зловещие чудеса - кара Аллаха, суровое испытание от небес, а не мерзкое проклятие, как утверждал пациент. Потому хотел видеть в этом руку божественной справедливости и шанс на искупление, а не ловушку темной силы, которая приведет только к гибели без раскаяния и вечному аду. Хотел, но.
Тишина за переборкой взорвалась ругательствами.
- Не моргай, сука, - заклинал пилот, - компас видел? Снова, что за черт?
Абдулла достал собственный компас.
Стрелка вращалась. За несколько секунд описала два полных круга. Потом начала колебаться, как качели. Из рубки все так же матерились. Афганец выпрямился стрелой и подскочил к иллюминатору, хотя слабо понимал, что это должно значить - внезапную магнитную аномалию? Это Эл обкладывался трудами по физике, метеорологии и прочим небесным явлениям. Он бы знал. Эл всегда говорил, что в небе чувствует себя лучше, чем внизу, и, будь оно возможно, так и жил бы в мастерской при эллинге. И все же это он очутился теперь на земле - в этом было нечто неправильное.
Взгляд зацепился за убывающую луну, единственный ориентир в облаках. Абдулла протер глаза. Что-то темное плыло в небе, перекрывая белизну светила. Как нити, как сети... как волны? Видение исчезло слишком быстро.
Стыдно пугаться теней. Тревожиться поздно. Для мистера Дзиани нет никакой разницы между прогулкой по Ист-Энду и блужданиями в диких джунглях, и еще он не терпит человеческих чувств и осудил бы всякого, кто посмел бы беспокоиться за его жизнь. Но человек, который верил в Бога, продолжал смотреть вниз, в непроглядную тьму.
На земле, в мгновенной буре магнитных полей, в изменившемся узоре электрических потоков, текущих по смертным нервам, то, что прежде было сигналом с помехами, неразборчивым криком через бездну, нашло искомое - и на счет восемь заговорило на человеческом языке.
- Наконец, - на чистом английском произнес голос, в котором не было ничего правильного и ничего настоящего. - Так долго.
Вполне человеческий и нормальный на слух, он не должен был и не мог доноситься из горла мужчины - это звучало как извращение.
Если красота Елены Троянской могла поднять паруса тысячи кораблей - вот был голос, который мог бросить эту тысячу на рифы. Чистый как хрусталь, острый как лед, гладкий как жемчуг, парящий как шелковое крыло. В его безмятежном и беспощадном совершенстве было нечто математическое.
- Так много усилий, - сказало нечто изо рта марионетки, безупречно генерировавшего тембр, физически для себя невозможный. - Но это шаг вперед.
В этот раз единственная свидетельница понимала все.
Нечто поднялось с земли, странно выставив руку, двигаясь одновременно плавно и рывками, как будто каждая часть тела шевелилась по очереди. Из раны на плече сочился бледный, нехороший свет, освещая половину расслабленного лица, будто пародия на лоа Элегву, который темный с одной стороны, а светлый с другой.
- Старая рыбья жопа, - без выражения сказало оно, обернувшись к храму и не открывая глаз на лице. Руки безжизненно болтались, как плети. - ...не знает, что значит работа, труд или мастерство. Не думает, что звезды встают правильно не только для одного. Ты, маленькое нечистое чудовище...
Без сомнения, оно обращалось к девочке. Почти весело, но ничуть не дружелюбно. Не враждебно. Никак.
- Ты знаешь, чем он занят сейчас внизу?
Голова развернулась так резко, что, казалось, шея сломается. В голосе сверкнуло яростное любопытство.
Оно было не приятнее той силы внизу и ничем не правильнее. Похожее, но иное. В тех же томах, что предупреждали об Осквернителе и ему подобных, было что-то и об этой - которая, разумеется, не была женщиной ни секунды и не знала, под каким именно иносказанием обычно имеется в виду в этих рассказах. Пожиратель? Обманщик? Что-то еще?
Тот, кто не знает, может узнать.
- Как он это делает? - очень, очень правильно произнесло оно опять по-английски, внимательно обойдя тушу рыболюда. - Восхитительно.
Отредактировано Elio Ziani (25 августа, 2020г. 04:42:47)