- Не смей открывать портьеры, Харди. Не вздумай... чёртов ты ублюдок, - бессильно простонал Мильтон, закрывая ладонями лицо в попытке защититься от дневного света, по-лондонски бледного, но после густого мрака писательской спальни казавшегося ослепительным.
- Я всегда забочусь о Ваших интересах, сэр, - Роберт Харди, персональный секретарь мистера Кэмпбелла, в любых обстоятельствах оставался убийственно вежливым - и это не пустая игра слов. Убить ассистента, причём с особой жестокостью, Мильтону хотелось часто и всерьёз, но он отдавал себе отчёт в том, что кроме него с профессиональными обязанностями не справится никто. Сила воли, по твёрдости сравнимая со скалой, - качество редкое и высоко оплачиваемое.
Кстати, именно из-за гонорара (не последняя причина) мистер Харди готов был терпеть любые причуды хозяина.
- Утренняя почта, - возвестил он, вываливая на захламлённый письменный стол ворох разномастных конвертов.
- Отправляйся к дьяволу вместе со своей почтой. Утренней, вечерней... - не поворачиваясь в сторону окна, Мильтон перекатился на бок и медленно сел на постели. Спустил с кровати ноги, обхватил голову дрожащими руками и угрюмо уставился на секретаря исподлобья.
- Я забочусь о Ваших интересах, сэр.
Да, в этом весь Харди - эдакий рыцарь в непробиваемых доспехах. Даже не изменился в лице, как если бы вместо лица у него было забрало шлема с плюмажем.
- Поддерживать связь с Вашими читателями важно, ведь...
- Да, да. "Ведь кто, как не они - источник Вашего благосостояния, и от их стойкого интереса к Вам как к литератору..." Проклятье, - свинцовой тяжестью наливалась переносица, в висках пульсировало жаром. Очередная ночь, - какая по счёту? - проведённая не во сне, а в лихорадочном бреду, хотя бы не оставила после себя отчётливых воспоминаний об увиденных кошмарах. Опиум рассеивал внимание и постепенно лишал писателя способности чётко запоминать видения, что имело немало побочных действий вроде расстройства памяти и адских головных болей, но преимуществ предлагал всё же больше.
- Посмотрим... - Мильтон протянул руку и вынул из вороха случайное письмо. - "Мистер Кэмпбелл, вчера я тоже видел ЭТО. ОНО явилось мне на другой стороне улицы, когда...", - закатив глаза даже ценой нового раската головной боли, писатель скомкал листок и метнул его в тлеющие угли камина так быстро, что даже проворный Харди не успел его перехватить. Секретарь только укоризненно зацокал языком, а Мильтон принялся за следующее послание. - "Мистер Кэмпбелл, возьму на себя смелость признаться, что встретила Вас на прошлой неделе: на Вас было тёмно-синее пальто, и бледны Вы были сверх меры, но при этом, всё же, притягательность, которой Вы обладаете, думается, от природы..." - брови писателя взлетели вверх и он сардонически расхохотался, отправляя второе письмо в огонь следом за первым. - Это бесполезно, Харди, они все безумны. Каждый из них!
Скорее машинально, чем умышленно, Мильтон протянул руку за очередным письмом и вскрыл аккуратный конверт.
- "...не думаю, что моё письмо будет чем-то выделяться..." - писатель поморщился, - хотя бы здравомыслием?
Он продолжил читать письмо про себя, а сообразительный секретарь тем временем переместил к кровати столик-конторку с писчими принадлежностями.
- Всё готово, сэр. Занимайтесь, а я распоряжусь о завтраке для Вас, - не терпящий возражений тон Харди не оставил выбора, и Мильтон, буркнув в ответ что-то нелюбезное, вздохнул и придвинулся к столу.

"13 апреля 1886 г.
Лорду Ш. Л. Блейку от М. Г. Кэмпбелла
Любезный лорд Шон Лестер Блейк,
Вы оказались не правы. Увы или к счастью - судить предоставлю Вам и обозначу только факты. Просматривая утреннюю почту, два письма подряд я вынужденно швырнул в огонь проигнорировал: смысла и значения в них было меньше, чем в праздной болтовне на церемонном званом ужине.
Да, я не люблю праздной болтовни - надеюсь, Вы мне это откровение простите. Я верю, что упомянутые Вами "беседы за бокалом вина" к числу праздных отнести никак нельзя, ведь Вы задаёте любопытные вопросы, а значит, скудоумия не потерпите. Я хочу и волен в это верить.
В Вас, как в авторе письма, я увидел человека делового и вместе с тем не чуждого рефлексии, а это именно тот тип людей, с которыми приятно вести беседу.
Я, впрочем, отклонился от Ваших прямых вопросов. Мне следует дать ответы, за которыми Вы обращаетесь ко мне, однако я рискну поступить малодушно и, возможно, в какой-то мере безответственно.
Но у меня этих ответов нет.
Потому что вопрос Ваш хоть и интересен, но, увы, некорректен.
Лорд Блэйк, Вы полагаете порождения тьмы предметом фантазии и обострившихся чувств оставленного в одиночестве человека; я же скажу Вам - и, возможно, значительно Вас этим удивлю, - что существование порождений тьмы не зависит от нашего к тому расположения, настроения, состояния нашего рассудка, сердца и уж тем более желудка. В каком состоянии лучше всего наблюдать Венеру на ночном небосклоне? Натощак или после плотного ужина? В угрюмом настроении или в приподнятом? Одному или, может быть, в клубе астрономов-энтузиастов?
Венере до этого нет никакого дела.
Увы, как бы ни были мы склонны дорожить собственной значимостью и ставить себя в центр Вселенной, порой стоит признать, что многие, БЕССЧЁТНО МНОГИЕ её явления никоим образом не зависят от нашей воли, и лишь по какой-то редчайшей случайности мы становимся свидетелями тех или иных процессов, берущих своё начало далеко за пределами нашего восприятия и сознания, имеющих непостижимую для нашего понимания природу.
Я признателен Вам за комплимент моему воображению и даже приму его, но ещё раз подчеркну: Вы заблуждаетесь, лорд Блейк. Нашему германскому современнику, господину Ницще, принадлежит меткое высказывание: "Если долго всматриваться в бездну, бездна начинает всматриваться в тебя". Заглядывая в глубину, избавляйтесь от высокомерного чувства собственной важности и принимайте независимость Непознанного безусловно, как аксиому.

Оставшись в тёмной комнате в одиночку, Вы ничего не измените.
Если Вы достаточно восприимчивы и готовы поверить неимоверному, Вам остаётся только наблюдать.

С совершенным почтением к Вам,
Мильтон Кэмпбелл"

Нажим на перьевую ручку, нередкие исправления, неразборчивый остроугольный почерк и несколько неопрятных чернильных пятен выдавали нарастающее к концу письма негодование и импульсивность пишущего, но самого автора это не заботило. Невесть почему, ответ на письмо его разволновал. Надёжно запечатав письмо, он потрудился собственной рукой надписать на конверте адрес и вручил его секретарю, когда тот вернулся в спальню.

Отредактировано Milton Campbell (23 апреля, 2019г. 20:05:49)

16 апреля 1886 г.
лорду Ш. Л. Блейку от М. Г. Кэмпбелла

"Уважаемый лорд Блейк,
За последнюю пару лет я приобрёл примечательную привычку - порой я сам не замечаю, как начинаю беседовать с самим собой вслух. Безусловно, общение с интересным собеседником всегда приятно, но я склонен считать это печальным следствием всех тех часов и дней, которые я провожу наедине с собой. Совсем как в нашем разговоре о пространстве, ограниченном четырьмя стенами - в своем рабочем кабинете. Мой секретарь, который помогает мне решать все возможные дела, давно перестал реагировать на мои старые причуды и, надеюсь, легко прощает мне новые. Но в этот раз даже он поинтересовался, что меня так раздосадовало, ведь именно это слово я и повторял, получив в ответ Ваше письмо: "Досада, какая досада!".
И в самом деле, если первое моё письмо представилось Вам излишне резким, прошу меня за это извинить. Я не хотел быть нелюбезным - как и Вы, я высказал собственное мнение на вопрос, тревожащий нас обоих. Но если Вы подходите к изучению моих сочинений и сверхъестественного в целом со всей разумностью рационализма, то я смиренно приму Ваше подозрение и назову себя в чем-то фаталистом. Не по убеждениям, но, скорее, поневоле.
Как Вы могли догадываться, столкнуться с непостижимым пришлось и мне - об этом догадываются все мои читатели, как правило. Желание активной деятельности после этих событий мне знакомо, однако не могу признать, что мне посчастливилось что-то изменить: расшифровать таинственные послания, которые я получал, постичь природу загадочных образов, что я видел, и растолковать иные знамения, которые являлись мне во сне и наяву - я не уверен наверняка, как именно это случалось. Если желаете называть это фатализмом, я не прочь; сам бы я назвал свои литературные эксперименты попыткой побега от мистической пугающей действительности, которая сужается вокруг меня словно стены безнадёжно тёмного тоннеля. Лишь по счастливой случайности мои сочинения, изначально созданные с целью облегчить моё собственное смятение, получили определённую известность и признание у аудитории - за что я благодарен всем и каждому из моих читателей. Но многие воспринимают их как нечто сродни путеводителю по миру Непознанного, и я снова и снова вынужден разочаровывать их признанием, что сам теряюсь в нём больше других. В конце концов, я предпочёл хранить загадочное молчание и давать туманные ответы, которые удовлетворяют любопытство многих - но только не моё собственное.
Поэтому Ваш решительный настрой, правдивость и жажда действия мне крайне привлекательны.

Что ж, любезный лорд Блейк, допускаю, что Вы, написав первое письмо с одним вопросом ко мне, в итоге, после нашей короткой эпистолярной беседы, получите ещё дюжину. Однако я описал свои соображения с чувством, близким к облегчению, и благодарен Вам за предоставленную возможность поделиться моими соображениями, пусть они и чужды Вашим. Поверьте, я был бы счастлив обнаружить в себе такую же решимость, какую прочёл между строк Вашего второго письма.

Благодарю Вас за приятное знакомство,
Ваш новатор-фаталист, М. К."

19 апреля 1886 г.
Лорду Ш. Л. Блейку от М. Г. Кэмпбелла

"Уважаемый лорд Блейк,
не стану скрывать, что Ваше любезное письмо порадовало меня больше, чем я сам мог ожидать. Буду откровенен и насчёт того, что мой почтовый ящик ежедневно наполняется ворохом корреспонденции, но редкие переписки насчитывают больше пары писем. Поэтому выбор именно Вашего письма из кипы других я склонен считать редкой удачей. Ввязываясь в беседу или в переписку, никогда не знаешь наверняка, будут они пустыми и времязатратными или же занимательными, каким становится наш с Вами разговор. Я благодарен Случаю за его благосклонность в этот раз.

Для писателя быть затворником, пожалуй, даже выгодно: есть возможность уединиться со своими творческими замыслами и спокойно воплощать их в жизнь, будучи избавленным от суеты и шума. Загадочные личности во все времена были любимы публикой, но это лишь одна сторона медали. Другая же отражает иную реальность: чтобы оставаться на слуху, мало писать популярную литературу; никому из авторов ещё не навредило появление на виду, в обществе, на званом ужине или на театральной премьере. Поэтому увы - или к счастью? - в полной мере затворником я себя назвать не могу. Что до одиночества - хоть звучит это слово довольно блекло и уныло, одиночество - всегда наш собственный выбор. Некоторые страшатся его, в то время как другим вполне комфортно находиться в своём собственном обществе. Я, пожалуй, отнесу себя именно ко второй плеяде. В конце концов, что, если не одиночество, больше располагает нас к тому, чтобы обмакнуть перо в чернила и выразить свои мысли на бумаге, не произнеся при этом ни звука, ни с кем не встретившись глазами и не утаив посторонних мыслей, вызванных чужим присутствием? Я предположу, что Вы тоже пишете эти письма в уединении, а уединение - та разновидность приятного одиночества, что знакома любому, ведь все мы порой устаём от человеческого общества.

Моё соприкосновение с миром непознанного больше похоже не на осторожное блуждание по тёмной комнате, а на ураган. Сильный ураган, который способен с корнем вывернуть из земли вековые деревья. Я не уверен, что трость или даже собака-поводырь помогли бы мне справиться с этим ураганом; чаще всего мне остаётся лишь поддаться этому вихрю, позволить ему сместить меня с прежней траектории и лишь потом, когда вокруг всё утихнет, осмотреться вокруг и постараться освоиться в той новой реальности, куда он меня перенёс.
Ведь после соприкосновения с непознанным мы уже не остаёмся прежними.
И именно тогда я оказываюсь в начале того самого тоннеля, о котором писал Вам в предыдущем письме: нащупывая дорогу после некого потрясения, я уже не отказался бы от той самой трости или искры путеводной звезды.

Мне не довелось побывать в Новом Орлеане и в Северной Америке в целом; мой путешествия сводятся к исследованию Южного одноимённого материка. О Мари Лаво мне слышать приходилось, однако сведения эти довольно противоречивы и зависят, как видно, от степени впечатлительности рассказчика. Едва ли через океан до нас доходят достоверные известия. С большой долей вероятности, по пути они обрастают такими подробностями, что даже сама мадам Лаво удивилась бы, услышав, что о ней толкуют в Лондоне. Поэтому вдвойне интересно узнать о ней из первых уст, раз Вы виделись с нею лично и, мне кажется, Вы способны сформулировать наиболее объективное мнение на этот счёт.

Я мало знаю о вудуизме, но мне известно кое-что о древних культах племён майя, ацтеков, полинезийцев и прочих предков современных индейцев и островных аборигенов. Однажды в ходе экспедиции я побывал в потайном гроте, предназначенном, судя по изысканиям моих друзей-археологов, для отправления языческих культов.
Жрецы из тех мест давно обратились прахом и истлели, тогда как тени духов, что они призывали, кажется, по сей день обитают под сводами той пещеры.
Именно это я ощутил, войдя туда. Я запомнил это ощущение лучше, чем мне того хотелось бы.
Да, я по-прежнему задаю себе вопросы о природе необъяснимого, но искренне страшусь узнать на них ответы. Назовите меня излишне впечатлительным, лорд Блейк, но мы с Вами беседуем откровенно, и я стараюсь отвечать на Ваши вопросы не задумываясь, ибо надеюсь, что это не только удовлетворит Ваш интерес, но и откроет новое для меня самого.

/дальше почерк заметно меняется, появляются неаккуратные чернильные кляксы, и буквы пляшут вразнобой/

Такое рассказывают обычно о домах с привидениями - ощущение присутствия чего-то неземного, сверхъестественного, холодок по щеке и прочие банальности, что смакуют многочисленные авторы готической литературы, но я скажу Вам откровенно, что все эти признаки - сущая мелочь по сравнению с внутренними... ощущениями? порождаемыми соприкосновением с неизведанным. Когда в ледяных тисках сжимается сердце и все существо твоё содрогается от предчувствия чего-то ужасного; когда самый воздух, кажется, электризуется, и гнетущее Неотвратимое надвигается из темных углов, лишь долю секунды медля перед границей тьмы и света от лампы, что ты сжимаешь в своей трясущейся руке..."

/без формальной подписи, внизу небрежно поставлена дата, как писатель обычно делает в завершении очередной главы своей рукописи/

16 июня 1886 г.
Лорду Ш. Л. Блейку от М. Г. Кэмпбелла
"Уважаемый лорд Блейк,
я возвращаюсь к Вам после длительного молчания и смею надеяться, что моё имя Вы ещё помните спустя пару месяцев после нашего занятного обмена корреспонденцией. Правда в том, что мне пришлось на время покинуть Лондон – не по своей воле, а из-за неотложных дел, неожиданно потребовавших моего внимания. Отъезд мой прошёл в спешке. Однако по прибытии на место, когда выдалась свободная минута, я устроился у камина и раскрыл книгу, которую прихватил с собой, а на колени мне выпало Ваше письмо – я по рассеянности оставил его между страниц.

Когда-то давно (если я назову конкретное число лет, звучать будет не так внушительно, а потому простите мне эту художественную недомолвку) я грезил дальними странствиями, непредсказуемыми путешествиями, азартными приключениями и рискованными экспедициями. Не уверен, что Вы знакомы с моей творческой биографией настолько подробно – поправьте, если я ошибаюсь, – поэтому скажу, что первые мои статьи и небольшие произведения даже публиковались в издании для путешественников. Впрочем, через какое-то время мои россказни надоели и читателям, и редакции, и меня с треском оттуда вышвырнули.

Теперь я ничуть не жалею.

Обстоятельства жизни меняются, и мы вместе с ними, лорд Блейк. Не всегда это перемены к лучшему, но кто вправе нас осуждать? Теперь уже опасные странствия меня совсем не привлекают. Бывают дни, когда одна только перспектива покинуть моё мрачное жилище представляется мне нестерпимой пыткой и кошмаром наяву. Досадно, но большую часть времени я сам себе не принадлежу: я в полном распоряжении у моего секретаря, читателей, журналистов и всех, кому будет угодно со мной повидаться. Ничего не поделать, я осознанно к этому шёл. Поэтому о своей неохоте выходить из дома я делюсь с Вами тайно и прошу надежно сохранить мой секрет. Особенно когда в следующий раз увидите в утренней газете мои фото с вымученной улыбкой на лице.

Итак, причина моего весеннего отъезда была безынтересной, но достаточно весомой, чтобы помешать мне отправить ответное письмо без задержки. В этом есть и польза: я успел поразмыслить о том, что написал Вам в прошлый раз. Теперь я опасаюсь, что был чрезмерно откровенен без всякой на то нужды. Признаюсь, что писал то письмо в смешанных чувствах и, возможно, не вполне владел собой. Я вынужден принести извинения за мою несдержанность; надеюсь, затронутые темы не доставили Вам неудобств. Впрочем, думаю, Вы вовсе не смутились: Ваш рассказ о мадам Лаво и о практикуемых ритуалах оказался занимательным. Мне не доводилось лично пообщаться с людьми её талантов, и потому моё мнение претендует лишь на звание гипотезы, но ответьте мне на простой вопрос: если все те люди, что считают себя проводниками в мир Непостижимого, в самом деле видят, слышат и осязают то, что происходит за гранью, как они не лишаются рассудка? Ведь согласитесь, немногие из них заканчивают свой земной путь образом трагическим или загадочным; по большей части их кончина бывает прозаична. По этой и некоторым иным причинам я склонен относиться к предприимчивым "специалистам" с подозрением. Когда они приглашают Вас за стол и расставляют на нём предметы своих собственных культов, Вы оказываетесь под действием их чар. Чар самой обстановки, комнаты и дома, где всё до мелочей продумано и приспособлено для того, чтобы произвести нужное впечатление. Но секрет в том, что всё это никакого значения не имеет! Если кто-то потянулся к Вам из Тьмы, не сомневайтесь, своего он добьётся даже без расписанных каббалистическими символами вазочек и ароматных свечек на столе.
Тот ритуал, о котором Вы упомянули, проведенный не мадам Лаво, – где он состоялся? Вы, должно быть, человек очень чуткий и проницательный, и наверняка сами сотни раз задавались схожими вопросами. Я же прискорбно упрям и болезненно восприимчив к собственной неправоте, поэтому предпочитаю, чтобы мне принудительно открывали глаза на мои заблуждения. Предоставленный самому себе, я останусь блуждать меж ними до конца.

В заключении Вашего письма Вы попросили меня рассказать о деталях той экспедиции, о которой я опрометчиво упомянул. Я закончу писать это письмо и следом напишу ещё одно, адресую его кое-кому из моих спутников в том путешествии. И если получу одобрение и буду убеждён, что никому не нанесу вреда, раскрыв подробности, то непременно ими с Вами поделюсь. Возможно, даже при личной встрече, если нам доведётся однажды увидеться лицом к лицу.

Из омута сумбурных мыслей и возмутительных гипотез,
искренне Ваш,
Мильтон Кэмпбелл."

1 июля 1886 г.
Лорду Ш. Л. Блейку от М. Кэмпбелла
"Уважаемый лорд Блейк,
не стану скрывать и в первом же предложении сообщу, что Ваше ответное письмо меня порадовало. В последнее время для меня подобная реакция стала редкостью; увы, вокруг происходит мало событий, которые способны найти во мне такой отклик. Но всё-таки, я не желаю представляться Вам эдаким угрюмым мрачным типом – даже если я на деле именно таким и окажусь, оставлю для Вас возможность убедиться в этом при личной встрече. Забегая вперёд, сообщу, что Ваша готовность увидеться с глазу на глаз меня ощутимо приободрила.

К слову об особенностях натуры. "Средний английский гражданин" – давайте будем честны друг с другом, кто в наше время может позволить себе роскошь называть себя так? И, больше того, не казаться "стандартным" обывателем, а быть им на самом деле? Первая заурядная профессия, которая пришла мне на ум – клерк в банке или в адвокатской конторе. Из того безликого множества, что целыми днями заняты изучением и переписыванием скучных бумаг. Но позвольте: не далее как в прошлом месяце я уличил одного из таких клерков за перелистыванием страниц какого-то альбома, который он тайком положил себе на колени, когда выдалась свободная минутка. Не в силах сдержать любопытства, я окликнул его и спросил, что там у него такое. Он жутко смутился, но признался, что с детства питает слабость к коллекционированию рождественских открыток с разных концов страны, собирает их в альбом и носит с собой круглый год, чтобы в любой момент полюбоваться. Конечно, эта форма сумасшествия – самая лёгкая и даже безобидная, однако после этого я в очередной раз крепко задумался обо всех тех причудах и демонах, что таятся в окружающих нас людях. Скажем, как насчёт Вашего собственного дома и его обитателей? Вы уверены, что Ваша кухарка не считает себя способной говорить с животными? И не разводит в кладовке полчища крыс, которыми якобы умеет повелевать? Вы убеждены в том, что гувернантка Ваших детей не зачитывается допоздна романами при свете ненадёжного фонаря, который она однажды опрокинет и тем самым устроит пожар?

Я очень высоко оценил Вашу идею о навязанном нормами сумасшествии против природного здравомыслия детей. У меня нет детей, но общаться с ними мне, конечно, доводилось. В своих иллюзиях, играх и сказках они поразительно убедительны, и происходит это как раз из-за того, что они сами во всё это верят. И когда пятилетняя малышка, честно глядя Вам в глаза, уверяет, что у Вас за спиной притаилась угольно-чёрная тень с алыми проблесками глаз, Вам не захочется со смехом обернуться и тут же проверить. Мне бы не захотелось.

Реальность – в глазах смотрящего. У каждого она своя собственная, не так ли? Вам доводилось, почтенный лорд Блейк, смотреть на необыкновенные картины с оптическими иллюзиями? Если взглянуть справа, можно различить лицо молодой женщины, а стоит подойти слева – и увидите портрет бородатого старика. Кто из них реален? ОНИ ОБА, ведь это зависит лишь от нашего восприятия и от ракурса. Реальность прочна, но вместе с тем она остаётся зыбкой, ведь разумный человек способен осмыслить всю её вариативность и неоднозначность. И чем больше я сам об этом размышляю, тем чаще чувствую, как она уходит из-под ног, будто корабельная палуба во время шторма.

Если вдруг мы столкнёмся с человеком или феноменом, которые убедят нас в существовании ИХ реальности, если заставят хотя бы мельком увидеть её, каким образом нам продолжить существовать в нашей? Мы будем неизбежно выпадать из неё, отчуждаться, теряться в пространстве, совершать ошибки и со временем пугаться собственных поступков. А потом и своей тени.

Прошу Вас, приезжайте ко мне домой. Площадь Эдуардс, 53, Кенсингтон. Я могу обещать Вам конфиденциальность визита: рядом с моей оградой разбит обширный новый сквер, и гостевой визит не привлечёт лишнего внимания. Я намерен безвылазно оставаться дома с 6 по 10 июля, и если Вам будет удобно навестить меня в один из этих дней – скажем, в 19:00? – то я буду готов принять Вас во всеоружии. Добавлю, что я уже получил ответ от напарницы по экспедиции и приберёг для Вас пару историй об экзотических путешествиях.

В ожидании встречи,
искренне Ваш,
Мильтон Кэмпбелл".

К полудню, когда Мильтон только открыл глаза, визитная карточка гостя уже лежала на журнальном столике в гостиной. Взгляд писателя, ещё мутный ото сна, зацепился за белый прямоугольник, прошёлся по изящно начертанным буквам с именем лорда Блейка, и устремился в пространство, пока мозг пытался сообразить, что происходит.

Накануне был приятный летний день, теплый и почти безоблачный; и ему даже захотелось выйти в сквер, чтобы прогуляться рядом с домом. После он неплохо провёл вечер в компании виски и корреспонденции, старательно отвечая на письма издателя и своего агента, а после… После этого он напрочь отказался подняться наверх, в свою спальню, и по причинам, ведомым только ему, и остался ночевать здесь, в гостиной, в невероятной позе изогнувшись на диване, придвинутом к потухшему камину. Сайлас, невозмутимый слуга литератора, слишком хорошо знал причуды своего хозяина и вместо того, чтобы настаивать, пожал плечами и принёс из спальни парочку подушек. Потушил свет, пожелал доброй ночи и благополучно отбыл домой, так и не зная, что творилось на втором этаже. Над головой Мильтона скрипели половицы, как если бы какая-то живая субстанция, обладающая собственной волей и сознанием, невыносимо медленно вползала через окно, плюхалась на пол спальни и волокла своё студенистое тяжёлое тело по направлению к кровати, чтобы застать спящего на ней Мильтона врасплох. И, конечно, жестоко покарать его за то, что в недавно изданной книге он осмелился поведать миру о ней – о безымянной твари, достаточно вязкой, чтобы проникнуть спящему в нос и рот, и достаточно сильной, чтобы помешать ему освободиться…
Неудивительно, что уснул он только под утро.

Мильтон прислушался к голосам в прихожей и к приближающимся шагам; захлопнул книгу, порывисто поднялся из-за стола и ухватился за его край, когда в глазах на секунду потемнело, а голова закружилась от резкого движения. Когда зрение прояснилось, лорд Блейк уже стоял на пороге в сопровождении Сайласа, и бледное осунувшееся лицо писателя озарилось улыбкой при виде гостя. Дрогнувшие пальцы нашарили единственную пуговицу на жилете и поспешно застегнули её. Сам облик благородного посетителя – безупречный летний костюм, элегантная стрижка и уверенный взгляд – так и вдохновлял подобраться, расправить плечи и попытаться выглядеть соответствующе. И всё же, Мильтон Кэмпбелл оставался собой: давно не стриженные волосы остались взъерошенными, а белая рубашка нахально выбилась из-под жилетки с левой стороны.
– Я рад, что Вы нашли время заглянуть ко мне, лорд Блейк, – искренне признался Мильтон, и даже непробиваемый Сайлас вскинул брови: нечасто доводилось видеть нелюдимого хозяина таким радушным. Писатель шагнул вперёд и от души пожал руку лорда. – Встретиться с другом по переписке – для меня большое удовольствие. Прошу, располагайтесь со всем удобством.
Мильтон жестом пригласил гостя выбрать одно из двух массивных кожаных кресел, а сам занял другое. Между ними возвышался изящный столик темного дерева, на нём – графин с водой и два стакана. Подлокотники кресел располагались достаточно близко друг к другу, чтобы можно было не повышать голос при откровенном разговоре, но и достаточно далеко, чтобы не нарушать ничьи личные границы. Хозяин дома щёлкнул пальцами и велел Сайласу принести закуски, лёд и…
– Виски? Бренди? Вино? Чем Вам угодно отметить наше личное знакомство? – Он потёр костяшки пальцев и снова улыбнулся лорду, но на этот раз слегка рассеянно, будто о чём-то вдруг вспомнил. Но длилось это недолго; моргнув, он вновь сосредоточил своё внимание на госте. – Признаюсь в том, что и без того заметно: я нечасто принимаю дома гостей, так что… Заранее прошу простить мою неловкость.

Не только здравомыслие, но и уверенность Мильтона необратимо таяли в последние несколько лет. Он замечал за собой эту особенность, но не придавал ей значения, справедливо полагая, что пути назад уже нет, и остаётся только прислушиваться к собственному внутреннему голосу, не пытаясь внушить себе противоестественные разумные идеи. Вместо твёрдого и ясного голоса рассудка, который наверняка руководил такими людьми, как лорд Блейк, в сознании писателя как будто уживались две сущности: одна – отражение его прежнего, открытого к общению и, в целом, жизнерадостного человека, а вторая – запуганная и нервная, готовая во всём видеть подвох и подвергающая сомнению решения своего второго "я".

Так происходило и сейчас: Мильтон был искренне рад возможности пообщаться с Шоном Блейком лично; ему было приятно смотреть в его спокойное лицо и следить за взглядом живых поблёскивающих глаз. Но в то же время в своём собственном доме он вдруг почувствовал себя беззащитным и теряющим власть над положением, как бывало, когда в его ночные кошмары вторгались непрошенные гости из Тёмных измерений. Состоятельный и доброжелательный посетитель мало походил на чудовище из мрачных глубин, но это рациональный взгляд на вещи. А рациональность, увы, давно перестала быть сильной стороной Мильтона Кэмпбелла.
– Увы, когда нам принесут чай, я не в силах буду рассказать о стране его происхождения. Придётся спрашивать у Сайласа, а он и без того невысокого мнения о моей осведомлённости в делах насущных, – литератор всё же взял себя в руки и поддержал светскую беседу с усталой улыбкой. – Я, конечно, по своему опыту знаю, как бывают невыносимы эти приёмы. Но у меня есть оправдание: я присутствую на них не по праву рождения, а, скорее, из-за моего неблагодарного ремесла, и от меня заведомо никто не ждёт особенных изысков.

Мильтон усмехнулся и примолк, пока Сайлас расставлял на столе блюдо с закусками и разливал по стаканам виски. Когда лёд уже дрейфовал в янтарном напитке, а дверь за слугой мягко притворилась, он торжественно поднял свой стакан в честь состоявшейся встречи.
– Ваше здоровье, лорд Блейк. Я вижу, что не ошибся, оказав Вам доверие. Что до Вашего вопроса... – писатель пригубил напиток и уставился на стакан в своей руке. Пальцы и запястье заметно дрожали; он поставил стакан на стол и опустил ладони на колени. – Джентльмену не пристало признаваться в своих страхах, да ещё и делать их предметом обсуждения, но раз я уже бывал с Вами откровенен на страницах моих писем... – за этим последовал горький смешок, – то Вы не оставляете мне выбора. Хотя писать мне всегда было проще, чем говорить.
Мильтон сделал ещё один глоток, торопливый и короткий, собираясь с мыслями и силами. А после повернул голову и прямо посмотрел в глаза своего гостя.
– Реальность суть неизвестность, лорд Блейк. Этого я и боюсь – неизвестности. Когда открылись врата ада, разве не все мы убедились в том, что мир, известный нам, – это лишь одна сторона? Мы с Вами в письмах обсуждали тонкие материи, и я думаю, что Вы меня поймёте. Людям нравится фантазировать и щекотать себе нервы, потому они и читают мои книги. Но для меня реальность – слишком зыбкая материя. Бывают моменты, когда она словно растворяется, и образы иных миров проступают через неё как будто сквозь тусклое стекло... Вы понимаете? За стеклом мы не чувствуем себя в безопасности; это лишь видимость преграды. На самом деле, все мы беззащитны. Какой смысл в прочном засове на двери, если в доме остаются хрупкие уязвимые окна? Мы можем веселиться и будто позабыть об этом, но когда настанет момент, игнорировать ожившие страхи мы больше не сумеем. Люди думают, что я пишу мои рассказы, чтобы развлечь их и испугать. Но люди не правы. Я пишу для того, чтобы... предупредить.

Не притронувшись к закускам, Мильтон снова сделал глоток виски и с усилием потёр свою переносицу указательным пальцем. Сперва подбирать слова было трудно, но стоило только начать. Неуверенность постепенно отступала, спугнутая долей алкоголя или присутствием невозмутимого собеседника в элегантном костюме, и, взглянув на лорда Блейка с какой-то отчаянной надеждой, Мильтон осознал, что эта встреча и беседа – как раз то, в чём он так долго неосознанно нуждался.

Внешне всё было спокойно: именитый литератор с комфортом расположился в кресле под крышей собственного дома в благополучном лондонском районе, рядом находился образованный и проницательный собеседник, готовый размышлять и слушать; ладонь умиротворяюще холодил стакан со льдом, медленно тающим в объятиях янтарного виски, и всё же... Казалось, сердце Мильтона вот-вот выскочит из груди, и дух захватывало так, словно он стоял на самом краю бездонной пропасти. Какое-то время он не решался открыть рот и сказать хоть слово в ответ, хотя положенная приличиями светской беседы пауза уже затянулась. Лорд Блейк задал неизбежный вопрос, и Мильтону неизбежно пришлось думать над ответом, но отважиться на этот рассказ было для него сродни безрассудному шагу в ту самую бездну. Он балансировал на краю уже несколько лет. В переписке он сообщил лорду Блейку, что получил согласие на разглашение деталей той проклятой экспедиции, однако в письме он бессовестно солгал. Не было ни вопроса, ни разрешения. Его связь с Морриган давно прервалась, хотя он сам и не желал этого; их дружба затрещала по швам уже после первой публикации, где угадывались черты их путешествия. Была бы она против? Что сказала бы, если бы узнала, в чём кроется мрачный секрет старого друга? Об этом Мильтон теперь мог лишь догадываться, потому что всякая связь с напарницей была потеряна, о чём он временами горько сожалел.

Но теперь пути назад не стало. Усмехнувшись своим мыслям, литератор обвёл взглядом кабинет, где не осталось ни намёка на все те причудливые трофеи, что он привёз из странствий по Южной Америке. Все они давно осели в домах коллекционеров и любителей экзотики – тех, кто не гнушался покупать редкости на чёрном рынке. А туда они попадали через руки многочисленных "опиумных" знакомых Мильтона, которых он время от времени встречал в городских курильнях и опрометчиво притаскивал домой. Как будто искал дружбы у низко павших людей, заведомо зная, что затея обречена на поражение, и что они исчезнут из его жизни без следа сразу после того, как возьмут причитающееся. Преданный Сайлас презрительно звал их "стервятниками" и предусмотрительно прятал столовое серебро от подобных визитёров, но привезённые из экспедиций трофеи те всё равно успели растащить. Слуга был слишком практичен, чтобы оценить бытовую пользу крокодильих клыков или пластины с письменами древних инков.

– Всё было хорошо. Будь та экспедиция неудачной, меня бы здесь не было, – Мильтон попытался пошутить и растянул бескровные губы в подобии улыбки. Он принял решение, сделал роковой шаг и в своем воображении сейчас падал в пропасть, хоть и старался сохранять внешнее спокойствие. Если расскажет лорду Блейку всё как есть, пути назад не будет. Случайный друг по переписке станет поверенным для самых тёмных тайн его рассудка. Но разве можно держать их при себе и дальше? Словно опасаясь передумать, Мильтон вдруг заговорил сбивчиво и торопливо; он поставил стакан на столик, напряжённо подался вперёд и вперил пронзительный взгляд в переносицу собеседника.
– Мы побывали во многих поселениях Южной Америки, поднимались на вершины и спускались в ущелья, отыскивали древние поселения, покинутые много столетий назад, но каждый раз возвращались к цивилизации... Мне тогда казалось, в руинах нет ничего зловещего. Что они – лишь свидетельства былой жизни. Никто не трепещет при виде стен Тауэра, а ведь он стоит на этой земле уже много веков, не так ли? – Мильтон сподобился на вторую бледную улыбку. – Я так и думал, не испытывая особенного трепета, когда напарники вскрывали древние гробницы. Всего лишь приключение на другом конце света, не меньше, но и не больше... А потом, – помимо воли литератор осёкся, напряжённо сглотнул и опустил голову, уставившись на собственные руки. – Я забрал с собой множество артефактов. Почти всех их лишился уже здесь, но один всё ещё со мной. Вы немало знаете о мистических обычаях, лорд Блейк; Вам доводилось что-то слышать о пророческом сновИдении? В бразильских джунглях мы отыскали интересную вещицу – это была курильница. Как мне объяснили археологи, шаманы набивали её душистыми травами, поджигали и, вдыхая этот дым, впускали в своё сознание галлюцинации, которые после толковали как пророчества о грядущем. Да, я знаю, способ этот вовсе не новый, ведь и древний Дельфийский оракул пророчествовал по такому же принципу, но всё же... Возможно, дело вовсе не в особых травах, а в самой курильнице. В той самой, что я тогда нашёл, – внезапно тело писателя сотрясла сильная дрожь, и он вцепился пальцами в собственные колени, не поднимая головы. –  Вы знаете, лорд Блейк, ведь я оказался достаточно безрассудным, чтобы привезти её сюда, к себе домой. И даже пустить из неё дым в моей собственной спальне. Быть может, если бы нам в Лондоне нужны были шаманы, из этого и вышёл бы какой-то толк... – сам того не ожидая, Мильтон издал слабый нервный смешок, – но я вовсе не шаман, а только посредственный рассказчик. И всё то, что мне явилось По Ту Сторону... Я всего лишь рассказал об этом в моей рукописи. Всё как есть, ничуть не приукрасив. Мне казалось... казалось, что, если я промолчу, оно просто разнесёт мой череп изнутри, и каждую ночь Они появлялись снова, будто чего-то хотели от меня... Хотели, чтобы я рассказал, написал... чтобы об этом узнали и другие, не только я, кому Они решились показаться, и я... Выбора у меня не оставалось, – скомкано закончил Мильтон, а после с тихим стоном притронулся к своей голове – участившийся от волнения пульс нещадно грохотал в висках. И всё же, писатель нашёл в себе силы снова взглянуть на собеседника. – Оговорюсь: мне всё равно, если Вы сочтёте меня сумасшедшим, лорд Блейк. Возможно, Вы окажетесь правы. Возможно, это моё единственное спасение. Вы жалеете, что ввязались в этот разговор? Я – нет, пусть даже...
Не закончив свою мысль, Мильтон рассеянно провёл рукой по спутанным волосам, взял со стола свой стакан и сделал ещё один щедрый глоток. Он смотрел на свои пальцы, и дрожь постепенно отступала.

Отредактировано Milton Campbell (23 мая, 2020г. 22:15:18)

– Я благодарен за Ваше доверие и, поверьте, это не просто слова. Если дело в проклятии, то я сам навлёк его на себя, винить в этом некого, – Мильтон вздохнул и поставил опустевший стакан обратно на стол. Его гость ещё не допил свою порцию виски, но хозяин дома не позаботился обратить на это внимание. Слишком волнующей и значимой для него была эта беседа. Он заговорил о том, что долго хранил в секрете ото всех – и теперь не мог наговориться. Литератору с его известностью и именем впору опасаться разного рода разоблачений, клеветы, слухов и раскрытых старых тайн, которые могли бы навредить его славе и отвернуть читателей от автора-лжеца. Но, как ни странно, Мильтон не боялся потерять свой профессиональный успех – забавно, после того долгого пути, который он проделал, чтобы достичь желаемого, и после всех стараний. Куда больше его страшила опасность потерять в себе человеческое, и каждый раз, когда незваные посланники из пространства за Гранью являлись к нему, они забирали частицу человечности с собой.

– Порой мне кажется, что всё это – проделки демонов, кровожадных похитителей душ. Только демонов древних, каким не осталось названия в языках современных людей... Знаете, лорд Блейк, ведь я уже не уверен, тот ли перед Вами человек, который отбывал много лет назад в свою экспедицию. Я был тогда полон надежд и каких-то наивных фантазий. Часть из них сбылась, часть – нет… Я никогда прежде не ходил даже в походы, а там меня в день прибытия оставили дежурить у костра и варить похлёбку в котелке над огнём, – воспоминания слишком долго таились под гнётом в памяти Мильтона; он не позволял себе возвращаться даже в мыслях на далёкий материк. Но сейчас участие внимательного собеседника и алкоголь расслабили его, и возведённая ментальная стена постепенно разрушалась. Теперь он вспомнил и даже явственно представил себе ту малоаппетитную жижу, которая поджидала товарищей, вернувшихся с разведки местности. Казалось, он даже помнил её запах – надо сказать, на редкость мерзкий. Против воли автор улыбнулся, всматриваясь сквозь пространство перед собой.

– Бразильские джунгли поразили моё воображение. Конечно, раньше я много читал о тех местах и даже сам пробовал писать, но до тех пор, пока не вдохнёшь этот влажный спёртый воздух… Вы, конечно, знаете, о чём я говорю, ведь Вы путешественник, – с трудом вытянув себя из образов былого, Мильтон посмотрел на своего собеседника и ещё раз улыбнулся. Теперь он выглядел спокойнее, чем в начале беседы, но глаза по-прежнему лихорадочно блестели. – Я повторюсь, но скажу снова: я рад, что могу рассказать всё это устно. Написать – в книге или в письме, не имеет значения, – я бы не сумел. Прошу прощения, сейчас я принесу то, что Вы хотите видеть.

Мильтон поднялся на ноги и направился к двери. Спустя пару минут он вернулся, держа в руках предмет, обёрнутый чёрным отрезом бархатной ткани. Остановившись рядом со столиком, он осторожно поставил предмет на него, а когда занял своё место в кресле, стало заметно, что его лицо посерело.
– Кто жил на южноамериканском материке до нас, лорд Блейк? Я говорю не об индейцах, майя и ацтеках – кто жил там до них? Это зло древнее их цивилизаций, взявшихся ниоткуда и сгинувших в никуда, – Мильтон откинулся на спинку кресла, будто желая оказаться как можно дальше от вещи, которую принёс. – Я храню её в спальне с первого дня. Это дико и жутко, при виде этой вещи меня бросает в дрожь. Но я не могу расстаться с ней, она меня не отпускает. Без неё меня терзает бессонница, а с ней – невыносимые ночные кошмары, и каждую ночь я вынужден выбирать между двумя незавидными раскладами. Допускаю, что об экзотических артефактах Вам известно больше моего – мой собственный интерес к ним угас после этой находки. Поэтому я не могу знать наверняка… но допускаю, что вещь безобидна, если её просто тронуть рукой. Всё началось после того, как я добавил туда масла, возжёг её и вдохнул дым, – жестом Мильтон пригласил лорда Блейка снять бархатную ткань с курильницы – то ли из вежливости, то ли из-за нежелания притрагиваться к ней самому. – Но такого в наших планах на вечер нет, верно? Прошу Вас, лорд Блейк. Взгляните.

Отредактировано Milton Campbell (2 июня, 2020г. 21:26:47)

Наверное, так чувствует себя преступник, долго скрывавший своё преступление, вынужденный много лет изворачиваться, лгать и застилать правду всё более толстым слоем этой лжи. Однажды его преступление вдруг предаётся огласке, погребённая истина предстаёт перед изумлённой и, безусловно, шокированной публикой, а сам преступник испытывает в этот момент... облегчение. То самое мрачное облегчение, которое знаменует начало для нового этапа – расплаты за содеянное, но вместе с тем обозначает конец всем прежним мучительным увёрткам, уловкам и страху быть раскрытым.

О том, что курильница из той страшной гробницы была украдена и увезена в Лондон, не знал никто из экспедиции. Даже Морриган, а ведь в то время у них совсем не было секретов друг от друга, и каждым новым открытием Мильтон, неопытный в странствиях и поисках, восторженно делился со своей названной наставницей. Однако свой самый жуткий секрет литератор ей так и не доверил, и с тех пор всё пошло наперекосяк. Этим вечером Мильтон впервые признался в том, что сделал тогда в Бразилии; он перешагнул через свою фобию быть разоблачённым и принял решение довериться человеку, который проявил к нему неподдельное участие и воспринимал его со всей серьёзностью.

Быть может, даже слишком серьёзно.

Лорд Блейк принялся изучать артефакт и задумчиво озвучивать свои наблюдения, вот только Мильтону они не пришлись по душе. Он не поднялся со своего кресла, но сдвинулся на самый край сиденья, и вся его поза стала заметно напряжённой.
– Да, само собой, здесь изображён человек, но я говорю не о внешней форме этой вещи, – в контрасте с прежней учтивостью эти слова прозвучали довольно резко. Мильтон не мигая уставился на лорда Блейка с плохо скрытым раздражением. – Древние могли заключить в предмет некую сущность или, если угодно, проклятие... действуя, разумеется, руками своих последователей и верных адептов, которые царили в то время на их земле – людей. Вы так не думаете? Говорят, что сверхразум причастен к строительству пирамид в Египте, но ведь строили их всё же люди, своими слабыми человеческими руками. А кто надоумил их и дал им такую силу – совсем другое направление для размышлений. Только эти идиоты учёные всё никак не могут в это поверить!

Мильтон умолк, чтобы перевести дух, прерывисто вздохнул и смахнул со лба холодный пот. Его лицо покрылось испариной, и он передёрнул плечами, будто вдруг очнувшись. Сердце колотилось как безумное, напоминая о вспышке негодования. Что это было?
– Я прошу прощения, лорд Блейк. Не знаю, что на меня нашло, я слишком увлёкся, – на лице писателя показалась вымученная улыбка, но теперь он неотрывно смотрел на курильницу, и вид его становился всё более встревоженным. Тем не менее, он напряжённо кивнул: – Пожалуйста, продолжайте. Мне важно знать Ваше мнение.

Сидя в своём кресле, Мильтон беспомощно наблюдал, как его гость медленно тянется к курильнице. Пальцы стиснули подлокотники, костяшки побелели; спина под рубашкой взмокла. В сознании писателя растворялись последние мысли, как бывает перед самым отходом ко сну, – слова уходят, остаются только образы. Таким образом для Мильтона стал момент, когда лорд аккуратно коснулся артефакта, и следом его окатило ледяной волной дурного предчувствия. Остальное он не запомнил и не успел отследить. Повинуясь стихийному порыву, литератор вскочил на ноги и ринулся к гостю, походя неловко врезавшись в стол и сбив с него открытую бутылку виски – та упала на паркет и разбилась вдребезги. В мгновение ока Мильтон, взъерошенный и побагровевший, мёртвой хваткой вцепился в горло лорду Блейку правой рукой. Левая ухватила его за запястье, вынуждая поставить курильницу обратно на стол.

– Не смей... прикасаться! – Рыкнул литератор сквозь крепко стиснутые зубы. Пальцы ещё сильнее сжались на шее гостя, рискуя перекрыть дыхание. – Верни на место! Это не твоё!

Собственную руку – жилистую, напряжённую, со вздувшимися венами и сведёнными судорогой пальцами – Мильтон видел как будто бы со стороны. Сознание, остававшееся завидно чётким на протяжении вечера, его вдруг подвело, и сейчас писатель не осознавал ни происходящее, ни самого себя. Только всепоглощающую ярость, что жгла грудь изнутри. Ярость заставила его рычать по-звериному и всерьёз пытаться задушить благородного гостя, который теперь взирал на него широко раскрытыми глазами. Стоит отдать должное лорду Блейку – он быстро нашёлся и стал сопротивляться ради своего спасения; боль пронзила живот и ребро литератора, однако ярость всё равно была сильнее.

Лишь гулкий стук, с которым курильница упала на ковёр, где мягкий ворс сберёг её от повреждений, сумел прервать приступ безумия. Бледные пальцы разжались; Мильтон втянул ртом воздух с громким хрипом, схватился за живот и согнулся пополам, отступая назад. Он ухватился за столешницу, низко опустив голову и пытаясь перевести дыхание. А когда он пришёл в себя настолько, что сумел вскинуть взгляд и найти лицо лорда Блейка, изумление в его глазах смешалось со смертельным испугом, а кровь отхлынула от лица, и он мгновенно побледнел.

– Я... о Боже мой, я... – Мильтон попятился, рухнул в своё кресло и обмяк, в бессильном непритворном ужасе глядя на своего гостя. Кое-как собравшись с силами, он обвёл обескураженным взглядом сдвинутый стол, осколки на полу, тёмное пятно от виски на ковре. Когда очередь дошла до курильницы, безобидно лежащей на полу, литератор вдруг снова оживился: он порывисто наклонился, подобрал уродливую вещицу и впился в неё взглядом, держа на расстоянии вытянутых рук.

– Нет, лорд Блейк, это не я, – упавшим голосом проговорил Мильтон, не без труда отведя взгляд от курильницы, но всё ещё держа её в руке. –  Это оно... она. Эта вещь. Она имеет власть надо мной, я об этом говорил, но... Я и не представлял, насколько эта власть сильна.
Мильтон заставил себя расстаться с артефактом, поставил курильницу на край стола и с отвращением отдёрнул руку.
– Я не безумен. Прошу, лорд Блейк, поверьте мне, – в голосе писателя явственно послышалась мольба. Он нервно сцепил руки в замок на коленях. – Я не желал Вам зла. Я хотел только... – смутно вспоминая резко вспыхнувшее чувство, он передёрнул плечами и медленно договорил: –...хотел только получить её назад.

Этот вечер начинался многообещающе, приятно и почти нормально. В это сложно было даже поверить. И только теперь, когда вечер подошёл к своему чудовищному завершению, Мильтон, наконец, осознал, что всё это реально.

За последние годы он уже совсем забыл, что значит жить нормальной жизнью. Он и раньше не отличался особенным радушием и не принадлежал к числу гостеприимных хозяев, которые охотно распахивают двери домов перед гостями. Он привык видеть в стенах своего мрачного убежища только двоих: секретаря и слугу, которых давно уже не воспринимал "другими людьми", отделимыми от него самого. Будто тени, они следовали за ним, безошибочно считывали настроение и способны были моментально определить, в каком настроении пребывает мистер Кэмпбелл; когда он способен вести дельный разговор, а когда от него не добиться ничего, кроме отстранённого молчания или раздражённого отказа от беседы. Сегодня вечером писатель добровольно впустил в свой дом постороннего человека. Это решение далось ему непросто, но он до последнего надеялся на лучшее, каким-то чудом поборов свой обыкновенный пессимизм.

Вступив в доброжелательную переписку с лордом Блейком и обнаружив в нём понимающего и чуткого собеседника, Мильтон в глубине души надеялся, что их знакомство перерастёт в дружбу за пределами исписанных от руки листков бумаги; что в лице этого благородного любителя мистики он найдёт человека, которому сможет довериться. Открыть если не всё, то очень многое; отважиться на это впервые за годы, минувшие с проклятой экспедиции.
И ведь ему это почти удалось.

Мильтон устало стёр по лба холодный пот и уставился на свои дрожащие ладони. Он не мог набраться смелости, чтобы встретиться взглядом со своим гостем, и долго не поднимал головы.
– Я уже не знаю, когда я бываю в ладах со своим разумом, лорд Блейк, – упавшим голосом проговорил писатель. Он давно смирился с тем, что даже среди жителей Лондона, где в переулках клубится туман вперемежку с мраком, выползшим из преисподней, он не смог бы сойти за полностью нормального человека. Он почти научился с этим жить, но не готов был увязнуть в трясине этого безумия ещё сильнее. Хотелось сопротивляться, но уже не оставалось сил. Особенно теперь. – Я с самого начала знал о том, что эта вещь имеет власть надо мной... Но не над моей волей. Она заставляла меня видеть, но не действовать. Не как сейчас.

Мильтон всё-таки поднял взгляд и увидел, что лорд Блейк смотрит на него уже без опаски, с сочувствием – и всё же не решается занять прежнее место. Он поднял опрокинутый стул и напряжённо замер, держась за спинку. Всё правильно, при желании в случае нападения безумца можно обороняться и стулом. На войне все средства хороши, ведь так?
Но едва избежавший расправы гость, кажется, и правда хотел помочь. Хотя бы проявить сочувствие - оно так и звучало в произнесённых им словах.
– Мне доведётся влюбиться? Мне? – Мильтон вдруг нервно расхохотался и, кое-как успокоившись, посмотрел на собеседника с отчаянной иронией. – Вы правда думаете, лорд Блейк, что я способен хотя бы один день прожить нормальной жизнью? О, нет, тогда Вы сильно ошибаетесь. Всё куда хуже. О таких простых вещах, как любовь, семья, развлечения и прочее, я давно уже не думаю, – писатель бессильно прикрыл глаза ладонью. – Если Вам угодно этим заниматься и разыскивать сведущих специалистов, то я ничуть не возражаю. Располагайте всей информацией, которая у Вас есть. Кроме моего имени – его прошу оставить в тайне и не называть... По меньшей мере, до тех пор, пока я ещё не умер сам и никого не убил, – Мильтон отнял ладонь от лица. – Ведь может статься, что до этого осталось недолго.