"Я никого из вас не знаю. Я всех вас вижу в первый раз".
- Я никого здесь не знаю, - теперь он повторил это вслух и встретился взглядом с улыбчивым смуглым мальчишкой, который невесть как оказался рядом - будто возник прямо из воздуха, как джин из восточных сказок. Парень протягивал трубку и новую порцию опия, но гость притона проигнорировал его заманчивое предложение. Его воспалённые глаза не мигая смотрели в пространство поверх головы мальчишки; через полминуты они начали расширяться, будто джентльмен рассмотрел в полумраке нечто невообразимое, и еще через пару секунд он с тихим стоном закрыл руками своё бледное лицо.
На лбу выступила испарина; он утёр её тыльной стороной ладони, приподнялся и сел на узкой придвинутой к стене кушетке. Согнув ноги в коленях, он упёрся в них локтями и низко опустил голову, закрывая глаза и вздрагивая от внезапно одолевшего озноба.
- Я никого не знаю. Значит, и меня здесь тоже никто не найдёт, - пробормотал он едва разжимая зубы, зажмуривая глаза сильнее. В горле пересохло, головная боль усиливалась с каждым ударом пульса в висках, сознание было слабым, но относительно ясным - особенно если сравнивать с тем состоянием, в котором Мильтон явился сюда, в "Золотой самородок", день... два дня назад?

Притон для курильщиков опия на Аппер-Суондам-лейн в определённых кругах был местом популярным и излюбленным. Неприметный дом притаился позади верфей в одном из грязных прибрежных переулков восточного района Сити. Войти в притон можно, отыскав неприметную дверь между соседними лавкой и кабаком, спустившись по лестнице в подвал и пройдя в длинное помещение, напоминающее заброшенный полвека назад танцзал, - если только в танцзалах вдоль стен бывают ряды голых кушеток без намёка на роскошные покрывала и подушки, какие встречаются в статусных курильнях или публичных домах. Ни окон, ни музыкантов, ни отряда воспитанных служителей, как в лучших заведениях для курильщиков высшего класса - но это сполна компенсировалось шансом сохранить инкогнито. Самыми частыми посетителями здесь бывали моряки из ближайшего порта и бессчётные безликие китайцы, которых зазывал сюда владелец, тоже выходец из Поднебесной.
Сюртук Мильтона, дорогой, добротный и безнадёжно измятый, валялся здесь же, на грязном полу у его кушетки. Он не помнил, как расстался с ним - возможно, сбросил сразу, когда только зашёл, отыскав знакомое место скорее инстинктивно, чем осознанно, и судорожно выхватив у услужливого мальчишки-джина панацею своего забытья. Всю дорогу до притона он гнал наёмный экипаж так, точно его преследовал сам дьявол. Возница не приметил никакой погони, но он и не был на это способен - такие приземлённые, невосприимчивые люди глазом не моргнут, даже если хищный сгусток живой тьмы, который мерещился Мильтону расширяющимся сразу за двуколкой, поглотит их целиком. Воображение писателя рисовало правдоподобные картины о жизни тех людей, которых тьма настигла незаметно: они переносились в один из параллельных миров, но сами поначалу этого не замечали. Подозрения приходили к ним лишь по прошествии времени, когда они, спохватившись, пытались вспомнить, когда должно было настать утро и взойти солнце - ведь во вселенной Тьмы солнце не восходит никогда.

Голова раскалывалась от малейшего движения, холёные руки писателя конвульсивно сжимались, зато перед его закрытыми глазами уже не расползалась плотоядная тьма. Курильщики выбирают опиум, чтобы забыться, - Мильтону он, наоборот, помогал прояснить сознание настолько, чтобы он вновь мог воспринимать реальность такой, какая она есть, не погружаясь в пучину видений, порождённых его собственным мозгом наяву и во сне. На периферии сознания забрезжила мысль: надо подняться на ноги, отыскать ботинки - он только сейчас заметил, что оказался босиком, - подобрать сюртук и отправиться домой. До Кенсингтона неблизкий путь, возьмёт ли его приличный кэб в таком виде? Не без труда разомкнув веки, Мильтон раскрыл ладони и принялся внимательно их осматривать, будто в переплетении судьбоносных линий крылся ответ на этот нехитрый вопрос, а сам он был хиромантом, способным этот ответ истолковать.
Он уловил движение где-то в полумраке перед собой и нервно вздрогнул, машинально вскидывая руки, как если бы мог ими защититься от неминуемого. Но тусклый свет керосиновой лампы выхватил из темноты фигуру проходящего мимо незнакомого мужчины, а вовсе не чудовище с парой тысяч слепых глаз, и Мильтон облегчённо вздохнул.
- Вы видели в своей жизни нечто более жалкое, мистер? - От облегчения он фыркнул, а после вдруг расхохотался, чем удивил самого себя. Он заметил, что мужчина сильно хромает на одну ногу, и с интересом склонил к плечу свою тяжёлую, давно не чёсанную голову. - Нечто более жалкое, чем мы с Вами, застрявшие в этом распроклятом душном аду вместе с китайскими матросами? Спросите любого из них, как его зовут, и услышите в ответ набор звуков, который ужаснёт и Сатану. Если пройдёте мимо, Вы наступите на мой рукав. Это будет с Вашей стороны бесцеремонно, но я от этого Вас избавлю.
Мильтон наклонился и свесил руку с кушетки, чтобы подцепить свой сюртук, но вместо этого пальцы ухватили воздух. Он ухмыльнулся своей собственной неловкости, но со второго раза одежду с пола всё же подобрал и выпрямился, насколько позволяло его состояние.

Отредактировано Milton Campbell (21 апреля, 2019г. 13:40:25)

- Такова природа страхов, они чаще всего необъяснимы. Если бы мы понимали их суть до конца, то какой резон бояться? Можно прочитать сотню научных трудов о формированиях молний, но раскаты грома всё равно заставят вас вздрогнуть. Я не против соседства, чувствуйте себя свободно, - тон реплики и направление размышлений Мильтона сгодились бы для светской беседы. Тем примечательнее взгляд со стороны: писатель неловко подвинулся на жесткой кушетке, спиной прислонился к стене и освободил место для собеседника. Пока тот располагался, Кэмпбелл отрешённо рассматривал собственные босые ступни, гадая, где мог оставить ботинки и как теперь добраться до Кенсингтона без них.
- Но даже если я ошибаюсь, - Мильтон равнодушно качнул головой, - что с того? Ошибаются все. Кто-то множество раз, а кто-то сразу действует масштабно... им хватает одной ошибки, чтобы перечеркнуть всё, что было до. И изменить то, что будет после. Я, знаете ли, и сам предпочитаю действовать с размахом. Пусть это разрушительно, но хотя бы эффектно.

Писатель усмехнулся и только теперь прямо посмотрел на своего собеседника - да так и остался с искривлёнными в ухмылке губами, встретившись со взглядом демонических глаз. Чтобы справиться с изумлением, ему потребовалось не меньше минуты, и он провёл её в молчаливом, беспристрастном и бесцеремонном созерцании незваного визитёра.
- Вот уж не думал, что круг моих читателей настолько широк, - он поднёс к губам сжатый кулак и откашлялся. Смутная догадка забрезжила на границе сознания, и с каждой секундой она оформлялась всё отчётливее. На смену изумлению явился привычный скептицизм, который Мильтон нередко обращал против самого себя - не только для защиты от агрессивного окружения.
А демон, явившийся по твою душу прямиком из преисподней, пожалуй, как раз подходит под определение "агрессивного окружения".
Впрочем, никакой агрессии собеседник не проявлял и выглядел, в общем-то, приятным джентльменом - разве что слегка неопрятным. Но кого это смутит? Помятого мистера Кэмпбелла, заросшего трёхдневной щетиной, только что очнувшегося от опиумного сна? Что в самом деле беспокоило в облике собеседника, так это его глаза - фантасмагория наяву. Необъяснимо магнетические и таинственные, они притягивали взгляд так, как притягивает наше внимание любое отклонение от нормы, любое примечательное уродство или увечье. Мы не можем отвести взгляд от калеки, просящего милостыню у Юстонского вокзала: смотреть на его увечья омерзительно и отчего-то даже неловко, но отвести взгляд всё равно не получится, если не сделать над собой волевое усилие.

Именно это и требовалось от Мильтона сейчас - волевое усилие, - и он принёс эту жертву во благо самому себе. Отвёл взгляд от лица собеседника и снова занялся изучением собственных раскрытых ладоней за неимением ничего другого, более достойного его внимания. Чем больше прояснятся рассудок писателя, тем меньше ему хотелось в подробностях рассматривать обстановку притона, в котором он оказался. Его живому воображению вполне хватало разнообразных малоприятных звуков, доносившихся с соседних кушеток, скрытых в густой тьме за пределами пятен света от тусклых ламп.
- Мм. Вы заметно хромаете - я увидел, когда Вы только подошли. Если Вам интересно моё мнение, то человеческая плоть приносит больше досадных расстройств, чем утех. Мистер...? - Не поворачивая головы, писатель вопросительно изогнул левую бровь, не настаивая на том, чтобы собеседник представился, но заодно показывая, что был бы не прочь узнать его имя, раз уж демону известно его. - На приёме в богатом доме Вы тоже не встретите ни крыс, ни клопов. Кто знает, почему? Может быть, появляться там они тоже брезгуют? Имеют на то полное право и все основания, - Мильтон вздохнул тяжело и хрипло, прикрыл воспалённые глаза и прислонился затылком к стене, устало массируя переносицу. - Вам наверняка доводилось ухватить суть разговоров, что тайно ведут между собой гости на таких приёмах. И Вам не становилось от этого мерзко?.. Ах, что же это я, - Кэмпбелл спохватился, как-то лукаво взглянул на демона из-под своей прижатой ко лбу ладони и негромко хохотнул. - Как раз такие разговоры Вас, должно быть, привлекают больше прочих. Не сочтите за оскорбление, право. Я всего лишь с Вами честен. До тех пор, пока... пока могу быть честным.
Слабо мерцающей лампе не под силу было разогнать тени, но мистические глаза собеседника отражали ее свет и сверкали в темноте, будто глаза хищника. Повернув голову и опять бесцеремонно посмотрев на него в упор, Мильтон безвольно уронил на кушетку обе руки и пожал плечами.
- Для Вас я то, что Вы видите. Для себя я - то, с чем вынужден мириться каждый день и каждую ночь - они бывают бесконечными, но только не здесь. Здесь я забываю, что я есть. Но пора бы вспомнить: уйти в бесконечность, так сказать. Портал в неё прямо у меня дома и открывается бессонными ночами. Если я найду ответ на Ваш вопрос, то непременно напишу обличительную автобиографию, а Вы, мистер, надеюсь, прочтёте её с интересом, - собравшись с силами, писатель пододвинулся к краю кушетки, спустил свои босые ноги и вздрогнул от повеявшего по полу холода.