Рано утром он проснулся. К концу ночи удалось с боем вырвать несколько часов беспокойного сна у диковинных видений, отчасти ставших уже привычными, а отчасти неизменно новыми. Но в этот раз Коннор был не в силах вспомнить, что именно ему снилось, поэтому мог даже смело заявить, что утро задалось. Он медленно поднялся с кровати, поворачивая ручку керосинового фонаря у изголовья, чтобы погасить тусклый свет за ненадобностью - солнце снаружи давно взошло и его свет отчаянно пытался пробиться сквозь плотную завесу свинцовых туч.
Жилище Коннора не отличалось роскошью и обилием естественного света, и без того нечасто попадавшего внутрь через единственное окно. Что еще можно ожидать от ветхого чердака дешевого портового борделя? Теснота, протекающая крыша, низкие своды которой заменяют стены и потолок, какие-то ящики с бочками, занимающие большую часть помещения, отчего жилой зоной можно считать только угол у раскрытого окна, где стоят видавшая виды кровать с тумбой, стол, стул да скромная книжная полка. Но свет, рассеивая темноту, горел даже там, среди громоздких ящиков, где никто не жил. Бордельмаман, в очередной раз принимая скромную плату от своего постояльца, лишь однажды как-то удивилась, зачем ему два фонаря, если живет он один? Он не ответил, в сущности, то было и не ее дело. Больше никаких вопросов она Коннору не задавала.
Вор потянулся, направляясь к медному умывальнику, прибитому к одной из двух крепких вертикальных балок, поддерживавших своды крыши. Вторая такая, возвышавшаяся у самых ящиков, была испещрена вмятинами и царапинами - здесь вор упражнялся в кулачном и ножевом бою. В целом, убежище его оставалось неизменным все это время и было в точности таким же, каким он его запомнил еще четверть века назад, когда была жива Сюзанна, и они прятались здесь вместе. Но все же кое-какие изменения произошли. Впервые после своего долгого отсутствия, поднявшись на чердак по крутым, грубо сколоченным ступенькам приставной лестницы, вор обнаружил, что у него появились новые соседи. Кошка, прогуливавшаяся по крышам, грелась в лучах солнца, лежа на подоконнике, но сейчас ее не было. Она вообще появлялась редко, как Коннор не прикармливал ее рыбьими хвостами и головами, а если и приходила, то не спешила кидаться на руки мужчине. Животное могло часами пристально наблюдать за ним, будто бы что-то знало, видело больше, чем доступно человеческому глазу. Вторым сожителем Коннора оказался ворон, свивший под сводом крыши гнездо как раз неподалеку от окна, чтобы удобнее было вылетать наружу и залетать внутрь. Он, в отличие от кошки, Коннора не боялся и с охотой принимал зерно от человека, взамен доказывая, что был таким же воришкой и, должно быть, именно поэтому таскал в гнездо свою добычу: цветные стекляшки и блестящие фантики, а однажды даже принес цепочку от женской подвески, правда без кулона.
Умывшись, вор недолго смотрел в свое помятое жизнью отражение в тазу мутной воды под умывальником, а потом высыпал ворону из жестяной коробки для мандраже немного зерна. Птица осторожно спорхнула к еде, принимаясь клевать без лишних вопросов. Такие соседи, в отличие от проституток этажом ниже, хотя бы не доставляли Коннору неудобства и отпугивали мышей.
Собираясь, среди скромных пожиток он нашел в сундуке под кроватью чистую, аккуратно сложенную одежду. Надев брюки и рубаху, для удобства закатал рукава и убедился, что из кармана накинутой жилетки никуда не делась пара перчаток. Затем не забыл и про верных друзей, достав из тумбочки нож Боуи и револьвер Кольта в кобуре. На защите жизни британца денно и нощно стояли двое американцев, их он тут же спрятал на поясе под жилеткой. Напоследок выглянул в чердачное окно, из которого открывался вид на доки с заходившими в гавань кораблями и Верхний город вдалеке, где жили самые сливки общества. Вор мог бы выбраться наружу через окно, спустившись на крышу пристройки к двухэтажному борделю, а затем спрыгнув в глухой внутренний двор с колодцем, но предпочел воспользоваться главным входом - черепица крыш была еще мокрой после ночного дождя.
- Доброе утро, дамы. - Выходя на улицу из борделя, любезно снял невидимую шляпу вор перед делившейся новостями и своими ночными похождениями толпой растрепанных проституток.
Те тоже коротко поздоровались, но на том обмен любезностями закончился. Вор двинулся дальше через портовый район, встречавший его привычным смрадом. Легко утверждать, что весь Лондон смердит, но тот, кто не был в доках, не познал, что такое настоящая вонь. Коптильни, красильни, дубильни, смог от труб факторий и судов, рыбный рынок, стоячая вода в каналах и, наконец, помои под ногами, в которых вальяжно резвятся крысы, вспоминающие о страхе пред родом людским лишь тогда, когда его представитель изволит подойти слишком близко или запустить камень. Такой гамме ароматов позавидовал бы любой парижский парфюмер. Плохие запахи всегда были верным спутником нищеты, поэтому неудивительно, что портовый район (вернее то, что осталось от него после того, как уровень воды в Темзе поднялся двадцать лет назад) был пристанищем самых бедных слоев населения, едва сводивших концы с концами. А там, где цветет бедность, на ее смердящей грязной туше паразитирует преступность. Уличные бандиты, грабители, карманники и контрабандисты - будто бы этому место не хватало проблем от одних бедняков, проституток, наркоманов и моряков из дальних стран, ведших себя в Лондоне совсем не так, как подобает заморскому гостю. Эх, столица, ты прекрасна! Вот почему твои доки давно поделили между собой банды головорезов, демонстративно игнорируемные полицией, разъезды и патрули которой предпочитали не совать сюда нос, потому что боялись или были куплены с потрохами. Вот почему закон и порядок в портовом районе были явлениями столь мифическими, сколь и ходящие по водной глади непорочные девы (впрочем, пройдясь по докам, легче даже уверовать в хождение по воде, чем в непорочных дев), а в городских каналах то и дело всплывал очередной раздутый труп бедолаги, зарезанного не за кошель, но за сапоги.
- Потому как Господь наш в своей милости завещал беречь чистоту и непорочность как тела, так и души своей... - Донеслись до проходившего мимо помоста Коннора слова пуританского проповедника, вдохновенно проповедовавшего паре насмешливо перешептывавшихся проституток - единственным своим слушателям, в то время как остальные просто проходили мимо, торопясь по делам.
Утром порт оживал. Нет, ночью он тоже не спал, и здесь то и дело слышались чьи-то стоны в подворотне, чахоточный кашель, крики дерущихся, песни пьяных моряков и пароходные гудки, но каждое утро доки просыпались от дремы по-настоящему. И здесь, в этой тесноте, для каждого обитателя начинался новый день борьбы за жизнь, различались лишь ее способы, а суть оставалась одной, будь то острие ножа, вульгарный потайной разрез в юбке платья сзади, рыболовные сети или худая мошна на паперти. Люди жили в грязи, нищете, сырости и болезнях, а издалека их тщетным попыткам насмешливо светили огни сытого и умытого верхнего города, не ведавшего, что такое теснота. Здесь же дома жались друг к другу столь близко, что когда не идет дождь, легко можно разгуливать по крышам, чем нередко пользовался вор в лице Коннора. Из-за пресловутой тесноты, если доводилось случиться пожару, порой выгорали целые улицы, но дома отстраивали заново из того, что подвернется под руку: дерево, камень, кирпич, даже глина. Казалось, при всем желании на этих кривых узких улочках не отыскать постройки, возведенной из одного стройматериала.
Коннор глубоко вдохнул, подняв глаза к серому небу. Духота. Верный признак надвигающегося дождя, а летом ее сопровождает сырость испарений канала, на ветру от воды особенно выбивающаяся из гаммы запахов порта.
- Переправа, сэр! - Поднявшись с насиженного места, окликнул вора дремавший в лодке у хлипкого деревянного пирса мужчина: рябой и сухопарый, лет тридцати. - Ищете лодку? Всего один пенни и я перевезу вас на другую сторону, прямиком к Верхнему городу. Дешевле не найдете, сэр, уверяю.
Что ж, это и в правду дешево, а путь неблизкий. Жаль, что длинный каменный мост между кварталами закрыт полицией из-за того, что намедни ночью там была жестоко убита проститутка: объявленный в розыск неизвестный нанес жрице любви три десятка ножевых ранений и вздернул обезображенный труп на фонарном столбе прежде, чем скрыться. Велось расследование, Скотланд-Ярд не отрицал версию того, что это убийство связано с чередой таких же, происходивших в разных частях города последний год.
Коннор кивнул, молча садясь в лодку, протягивая монету лодочнику. Тот принял деньги и налег на весла, оттолкнув посудину от пирса. Лодка поплыла по неспокойным и глубоким мутно-зеленым от цветших водорослей водам вышедшей из берегов Темзы. Вор старался не всматриваться в глубины, то отводя взгляд, то устремляя его в сторону редких затопленных домов, чудом устоявших на затопленных улицах в низине. Поразительно, но на верхних этажах, до которых не добралась вода, еще жили люди. Об этом свидетельствовали щербатые плоскодонки у окон и перекинутые между домами мостки. Воистину, голь на выдумки хитра.
- Как идут дела? - Наконец нарушив тишину поинтересовался Коннор у лодочника, налегавшего на весла.
- Грех жаловаться, сэр. - Ответил тот, откашлявшись. - С тех пор как перекрыли мост, все ищут переправы водой. Ранним утром отбою от клиентов нет: прачки, горничные, носильщики, почтальоны...
Все те, без кого Верхний город не смыслит своей жизни и придет в запустение.
Через четверть часа лодка причалила к пристани дорого квартала особняков и магазинов. Небо и земля по сравнению с доками.
- Переправа, переправа! Кто хочет переправиться? - Зазывал лодочник, оглядевшись по сторонам, дабы убедиться, что конкурентов у него пока нет. - Переправа в порт, всего четыре пенни!
Уходя, Коннор обернулся. Вот она, спекуляция в чистом виде, невидимая рука рынка в действии. Капитализм, похожий на тот, который несли янки сперва на юг Штатов, а теперь и по всему миру.
Вор направился вверх по улице, ступая по брусчатке, минуя дорогие лавки. Тут и там то и дело проходили мужчины в дорогих костюмах и дамы в элегантных платьях. Вор делал вид, что идет по своим делам, но высматривал подходящую жертву в толпе. Лишь только раз, когда ему встретился разъезд конной полиции, Коннор прикинулся, будто рассматривает товар на витрине галантереи. Блюстители правопорядка не обратили никакого внимания, а вот вор оставался начеку. Его терпение вознаградилось, и через пару минут сидения на скамье неподалеку он высмотрел упитанного господина в цилиндре. Из кармана фрака богатея с тростью торчала цепочка дорогих карманных часов, по которым тот дважды сверился со временем, выходя из галантереи. Вор, приметив добычу, поднялся со скамьи, направляясь господину навстречу. Начало дня в Лондоне было положено.

Отредактировано Connor Williams (29 июля, 2017г. 19:16:34)

Коннор шел прямо навстречу своей цели - господину во фраке. Вор четко знал, что нужно сделать, за годы довел до автоматизма, заучив как "Отче наш". Всего лишь легонько задеть плечом, заставляя жертву на короткое мгновение потерять равновесие. Мгновение, которого хватит, чтобы все остальное сделала ловкость рук, запущенных в чужой карман. Простая работа, щипачество - хлеб почти любого вора, способного на большее, чем тягать буханку хлеба с прилавка. Дорогие карманные часы призывно блестели в чужих руках, вот-вот диковинка должна была перейти в распоряжение нового владельца. На что она старому, когда тот может купить еще дюжину таких за раз? С выводом о том, что день задался, Коннор явно поторопился. Когда до жертвы оставался десяток ярдов, его опередили.
В манере движений и повадках черноволосой женщины, якобы случайно натолкнувшейся на господина с часами, вор сразу признал коллегу по цеху. Коннор был готов закричать незнакомке вслед от недовольства, ведь это его добыча, его территория! Но прежде голосить принялся незамедлительно обнаруживший пропажу карманных часов мужчина во фраке, зовя на помощь полицию и весь честной народ. Впрочем, последнего в Верхнем городе было днем с огнем не сыскать - даром, что они носили дорогие костюмы и платья, под которыми было черно от гнили. За участливого сочувствующего невольно выдал себя сам Коннор, бросившийся в погоню за воровкой, свернувшей в подворотню на бегу, однако, возвращать часы законному владельцу он отнюдь не собирался. Никто не смеет лезть на территорию Коннора. Коннор Уиллиямс крал уже тогда, когда этой нахалки еще даже в планах не было!
- Стой! - Петляя по тесным закоулкам среди кирпичных зданий, пытался остановить конкурентку бежавший следом Коннор, понемногу сокращая дистанцию, намереваясь научить женщину манерам. - Стой, куда, там полицейский пост!
Он не врал, проявляя цеховую солидарность - издалека доносились приближавшиеся звуки свистка постового, поэтому путь вперед воровке был отрезан. Коннор нагнал ее, хватая за рукав.
- Где часы? - Холодно произнес он, сверху вниз смотря на припертую к стене карманницу, пытаясь заглянуть ей в глаза, - Это моя территория!
Не обнаружив искомого в руках конкурентки, он догадался, что та проявила находчивость, спрятав часы куда-то глубоко под одежду. Хитро, даже заставило задуматься на какую-то долю секунды. Говорите что угодно о Конноре: негодяй и преступник, но раздевать и ощупывать даму насильно он не собирался. Это против правил, против принципов и кодекса. Она лишь коротко взглянула ему в лицо, прежде чем вырваться хитростью из захвата, как-то странно выгнувшись, прошмыгнув под поднятой рукой матерого медвежатника, оставляя того в дураках. И откуда такая прыть и изворотливость?
Тем временем свисток полицейского звучал совсем рядом, возвещая о том, что вот-вот незнакомку настигнет постовой, выскочив из-за угла. Но она бежала сломя голову, будто бы ей было все равно. Дама бежала от Коннора со всех ног так, как убегает в страхе за свою жизнь не на шутку испугавшийся человек, как удирает жертва от маньяка. Неужели он перегнул палку, даже когда пытался помочь коллеге по цеху?
Коннор несся следом так быстро, как только мог, а его ботинки отбивали такую чечетку по брусчатке, что темпу позавидовал бы любой ирландец. Он должен успеть любой ценой, опередить легавого во что бы то ни стало. Нет, тот не поймает воровку и не получит повышение, только не сегодня! Во времена Коннора вор всегда выручал вора перед лицом закона, какими острыми бы ни были противоречия и конкуренция: одна чистая солидарность, когда на горизонте маячат легавые. Как жаль, что эти времена давно миновали, а старомодный Коннор остался, чтобы в одиночку поучать молодежь блюсти территорию. Старый вор - старый лис.
Он нагнал карманницу в последний момент, когда из-за угла уже виднелась тень готового вот-вот выскочить постового с дубинкой: с каждым днем старый лис все больше убеждался, что бороться с разгулом преступности теперь набирали негодяев еще больших, чем по ту сторону баррикад, на которой стоял Коннор. Негодяев, готовых бить даже женщину. Кому как не преступнику знать все о полицейской жестокости?
- Сэр! - Сжимая в руках дубинку, окликнул запыхавшийся постовой в летней форме и полицейском шлеме остановившегося у угла здания Коннора. - Сэр, здесь женщина  с черными  волосами не пробегала?
- Туда! - Стиснув зубы от боли в ладони правой руки, левой вор указал в сторону, противоположную от подворотни, в которую затолкал незнакомку, зажимая той рот.
Воистину, благими делами можно нажить одни лишь синяки и ссадины. Черноволосая вырывалась, но на сей раз Коннор припер ее к стенке так, что пущенный по ложному следу полицейский ничего не заметил. Избежавшей тюрьмы (или чего похуже) даме было в пору благодарить своего спасителя, но в нее словно сам дьявол вселился. Она прокусила Коннору ладонь, а тот всеми силами пытался удержать не на шутку перепуганную женщину. Со стороны эта картина выглядела куда менее благородно, чем все обстояло на самом деле.
- Тише, мисс! - С трудом стараясь не разжимать прокушенной руки, не ослабляя захвата, негромко произнес лис, чтобы не дай Бог не услышал постовой, скрывшийся в подворотне. - Я не причиню Вам вреда, ну же! Я тоже вор. Тише, полиция со всей округи сбежится. Спокойно!
Это едва ли действовало. Стоя вплотную, он пристально смотрел в ее изумрудные в глаза, пытаясь хотя бы взглядом убедить, что не обманывает. Кто она такая? Он видел ее впервые. Сколько ей лет? Где-то под тридцать? Она годилась ему в дочери и отчего-то вела себя как капризная девчонка, а не опытная карманница. Она хороша собой, легко могла бы сойти за аристократку, если бы не ее промысел. И почему она сперва смотрит на него так неотрывно своими большими зелеными глазами, а потом отводит взгляд и жмурится изо всех сил, будто ее вот-вот начнут пытать? Он вор, а не насильник! Что такого она вдруг узрела в его выцветших серых глазах? Что в ней такого необычного, что...
- Она знает... - Донесся едва слышный шепот откуда-то со стороны.
Кто здесь? Коннор резко повернул голову на звук, но не увидел в тесной подворотне абсолютно ничего. Лишь на какую-то долю секунды ему показалось, что мужская тень на стене изменила форму, удлинившись, став выше и тоньше, а потом как-то гротескно, в манере застуканного на шалости ребенка, попыталась в последнее мгновение поспешно восстановить очертания вора, когда тот боковым зрением будто бы уловил некое движение. Но стоило ему обернулся, и все было так, как и должно. Что это такое? Может, ему показалось? Нет, он не искал встречи с духами и призраками, пытаясь угнаться за незнакомкой. Ему было совершенно не до того, черт возьми!
Только теперь Коннор почувствовал, что хватка зубов на ладони давно ослабла. Он уже было обрадовался, что смог наконец вразумить воровку, но не тут-то было. Когда ноги дамы подкосились, стало понятно, что она потеряла сознание. Опешивший старый лис, не ожидавший такого поворота событий, не позволил ей безвольно упасть, подставляя плечо, и поймал черноволосую женщину, обхватывая свободной рукой за изящные лопатки.
- Эй, мисс? - Попытался он привести незнакомку в чувства, легко тряхнув ее за плечи, но тщетно, ноги воровку совершенно не держали. - Просто прекрасно, черт возьми.
Коннор вздохнул, взвалив себе на руки очередную проблему. Он и без хваленой цеховой солидарности не мог так просто бросить обморочную женщину одну в грязной подворотне.

Отредактировано Connor Williams (10 июля, 2017г. 20:59:00)

Настоящий джентльмен поставит на уши всю округу, пытаясь найти врача, что окажет помощь даме. Настоящий вор ни за что не станет бить в набат, по горячим следам созывая сорвавшуюся с поводка полицию. Видит бог, Коннор пытался быть джентльменом, но в первую очередь был вором, потому пришлось искать золотую середину между не оставлением дамы в беде и не сдачей воровки законникам. Благо, решение возникло само по себе, стоило Уильямсу вынести коллегу по цеху из подворотни на руках. Скамейка. Удачно был выбран и момент появления на прежде улице: зевак, готовых сбежаться "на помощь", поблизости не оказалось.
Усадив бессознательную женщину поудобнее на деревянном сидении, Коннор проверил дыхание незнакомки, поднеся к ее носу вынутую из кармана своей жилетки пустую пудреницу. Ему не было ни малейшего дела до модных туалетов, зато вор не мог переоценить пользу карманного зеркальца, позволявшего легко заглядывать за угол. Стекло запотевало - это хороший знак, карманница скоро придет в себя. До тех пор старый лис решил провести время с пользой. Туго заматывая прокушенную ладонь платком, он еще раз проворачивал в памяти события последней четверти часа.
Сами по себе они не казались ему необычными ровно до тех пор, пока не появилась шепчущая тень. Это было по меньшей мере странно. Уже давно - с тех пор как Уильямс с боем вырвался из плена наркотической зависимости - видения потустороннего не посещали его сами по себе. Вору требовалось либо сосредоточиться с особенным усердием, либо погрузиться в очередной беспокойный и диковинный сон, в котором после встречи с исполинским океанским божеством перед мужчиной представали фантасмагорические миры и их гротескные в своем безобразии обитатели. Сейчас он рассуждал так, будто бы на фоне неожиданного появления тени привык блуждать в непостижимых для человека измерениях, однако каждое подобное сновидение было для Коннора самым настоящим столкновением с неведомым, находившимся за гранью реальности. Столкновением, в котором он никак не мог одержать верх, потому что был не полноправным участником, но всего лишь зрителем, перед которым только едва, словно в насмешку, приоткрыли завесу некой вселенской тайны, непостижимой для безнадежно ограниченного человеческого сознания. Прежде он радовался тому, что хотя бы явь для него была лишена необъяснимого, но теперь все в одночасье поменялось. Вот почему, несмотря на бессознательную незнакомку рядом, он тут же принялся лихорадочно делать карандашные заметки в записной книжке, что всегда носил с собой днем, а ночами суеверно держал поближе к подушке, рядом с ножом или пистолетом, готовый проснуться в любой момент посреди ночи, чтобы сделать еще один набросок, который, по некому бессознательному убеждению вора, должен был однажды помочь ему защитить собственную жизнь не хуже стали или свинца.
Идея запечатлевать на пожелтевшей бумаге воспоминания о встрече с неведомым пришла к Коннору спонтанно, после двух недель горячечного бреда и первого дня осознанного пребывания в лечебнице, в которую его поместили английские рыбаки, подобравшие неподалеку от Бристоля бедолагу, потерпевшего крушение в западной Атлантике. Коннор Уильямс никогда не мог похвастаться умением рисовать, но то, что он изображал теперь, можно было бы посчитать за неожиданно просыпавшийся талант, если бы не само содержание рисунков, какие способен изображать не здравомыслящий человек, а умалишенный. Толстую записную книжку, забытую кем-то из соседей по палате, приходилось старательно прятать от медсестер, дабы те не сочли своего пациента сумасшедшим. Тот словно не своей рукой выводил на бумаге все то, что ему удавалось вспомнить о Дагоне, зарисовывал картины из диковинных снов и потусторонние видения наяву, полагая, что в этом кроется некий ключ к разгадке, почему и для чего божество выбрало именно его. Вор был уверен, что вскоре все мелкие детали выветрятся из памяти, как это свойственно любым давним воспоминания, однако он ошибался. Чем больше проходило времени, тем большими чертами по сравнению со старыми обзаводились новые пугающие рисунки, вселявшие необъяснимое беспокойство в самого автора, и изумлявшие своим мастерством, совершенно не присущим далекому от изобразительного искусства человеку, прежде не способному даже начертить ровную окружность, не прибегая к помощи циркуля. За эти пару лет Коннор так и не бросил рисовать, а толстая записная книга заполнилась больше чем на половину, и Коннор Уильямс ловил себя на мысли, что все чащи и чаще не изображает нечто новое, но возвращается к самым первым своим рисункам, дополняя их скудными текстовыми заметками и мельчайшими деталями: дорисовывая то причудливую резьбу на древнем каменном монолите, то странные геометрические фигуры без малейших изъянов, то человекоподобных ихтиандрических существ. Порой он и вовсе добавлял новые черты самому Дагону, и это пугало художника. Исполин обзаводился подробностями и в воспоминаниях Коннора.
Рука художника, игнорируя боль от свежего укуса, старательно водила карандашом по бумаге. Творя, непризнанный гений едва ли обращал внимание на происходящее вокруг, ведь его, словно пребывавшего в трансе, всецело поглощал творческий процесс: Стена дома в тесном лондонском переулке, мокрая брусчатка, тень на кирпичной кладке. Тень, которой попросту не должно быть в пасмурный день в полумраке глухих стен. Тень, слишком длинная и тонкая, какую можно было бы увидеть только на закате, но и тогда бы она не походила на человеческую в своей неестественной манере, в которой раскинула руки, протягивая их к женщине. Женщина. Коннор лишь иногда посматривал на свою невольную натурщицу, бессознательную и недвижную, и в том, что он изображал ее без спроса, было нечто нездоровое и запретное, но он ничего не мог с собой поделать. Карандашный портрет незнакомки с острыми чертами лица вышел изящным, но пристальный взгляд ее глаз казался осуждающим, словно следившим за своим автором, под каким углом тот ни поворачивал страницу. Когда же вор наконец закончил рисовать, он долго и неотрывно изучал свое очередное творение, силясь понять, как же ему удалось так мастерски нарисовать свой первый в жизни портрет. И только потом он заметил, что пара капель крови из пораненной ладони, протекая сквозь платок, окропила лицо с теперь уже надменно острыми чертами, медленно впитываясь в пожелтевшую бумагу, а между головой незнакомки и тощей тенью витает нацарапанная дрожащей рукой надпись: "ОНА ЗНАЕТ".
Когда она пришла в себя, Коннор уже закончил рисовать и беспокойно спрятал записную книжку со странными рисунками поглубже в карман. Мужчина попытался отвлечься, сосредоточившись на чем-то более насущном, и о себе напомнил утренний голод. Вот почему вскоре между ним и очнувшейся наконец темноволосой воровкой стояла купленная неподалеку рыба с жареной картошкой, завернутая в газету.
- Как Вы себя чувствуете, мисс? - Спокойно поинтересовался он у женщины, пододвигая той еду чуть ближе. - После обморока бывает не лишним поесть, угощайтесь.
И будто бы в подтверждение собственных слов осторожно взял ломтик картофеля, отправляя в рот так, чтобы собеседнице на глаза не попался платок, обмотавший прокушенную ею же руку Уильямса. Незнакомка последовала примеру мужчины, притронувшись к еде, впрочем, в том не было никакого энтузиазма: ела она то ли из вежливости, то ли из чистой необходимости, а движения изящной челюсти походили на работу бездушной механической игрушки-щелкунчика. И только сейчас вор обратил внимание, что воровка сняла дамские перчатки, пальцы под которыми оказались тоже замотаны в бинты. Что это? Ожоги, или еще одна мера предосторожности карманницы? Коннору доводилось слышать теорию о том, что на свете нет людей с одинаковым папиллярным рисунком, и что таким образом можно определять личность по оставленным на предметах отпечаткам пальцев, но то была только теория, и неужели одних перчаток даме было мало?
- Раз уж мы коллеги по цеху, - Заговорил вор, чтобы развеять неловкую паузу, - То разрешите представиться. Коннор Уильямс, старый лис, как говорят обо мне в Лондоне те, кто застал мою юность. Патруля с обходом в этой части улицы не будет еще около четверти часа. Можете свериться со временем по своим новым часам, мисс?..
Мужчина, желая узнать имя незнакомки, которую еще совсем недавно спас от полиции и совершенно неожиданно для себя нарисовал, легко улыбнулся, блеснув глазами в манере, свойственной только пресловутому старому лису.

Отредактировано Connor Williams (11 июля, 2017г. 22:00:40)

Что ж, пусть так. Старый лис, надев маску высокомерия, сделал вид, что более этот разговор не представляет для него интереса, и все, что ему оставалось - молча, не поднимаясь с места, проводить взглядом удалявшуюся черноволосую незнакомку.
Было в ней что-то необычное, равно как и в нем, снова напомнившее о себе. Не без страха, таившегося в глубинах человеческого разума, сознавал вор, что его видения, которые он прежде так силился прогнать, вдруг вернулись в реальность, неожиданно переступив тонкую грань между сном и явью. Грань, которую Коннор и без того едва различал, отчего боялся увидеть или ощутить нечто необъяснимое вновь. В записной книжке был словно чужой рукой выведен причудливый в своей жуткой гротескности рисунок, изображавший сцену, развернувшуюся в подворотне четверть часа назад, и Коннор невольно задумывался об истинной природе этого происшествия. Где заканчивались галлюцинации, насылавшие видения тени и шепот, заставлявшие Уильямса творить будто в забытьи, а где его действия были осознанными? Какую роль в этом играла сама женщина? Несомненно важную, чтобы он вдруг впервые в жизни взялся изображать человека на листке бумаги. Прежде в его нездоровых видениях не участвовали посторонние, и сам факт невольного(?) присутствия в одном из них незнакомки, представительницы мира материального, никак не позволял так просто списать очередное видение на расстройство психики, вызванное давним кораблекрушением, как вор делал вплоть до сегодняшнего дня. Но ему, не желавшему вновь пугаться каждого шороха, не оставалось ничего другого за отсутствием иных вариантов. Однако где-то в глубине воспаленного восприятия окружающей действительности было заронено зерно сомнения.
Все чаще Коннор ловил себя на том, что весь остаток дня озирается по сторонам, но не из одной лишь воровской предосторожности, предписывавшей высматривать законников. Он искал ту самую шепчущую тень и одновременно с этим не желал с ней встречи, а не находя, испытывал несказанное облегчение. Вор не замечал ничего необычного в будничном городском окружении, и все же одна короткая фраза никак не шла из его головы. Фраза всего из двух слов, заставлявшая в очередной раз украдкой заглядывать в записную книжку, где на новом рисунке была изображена черноволосая незнакомка, смотревшая на своего мастера теперь уже, казалось, с какой-то тревогой в печальных, изумрудных, как он запомнил, глазах. Она знает.
К вечеру Коннору все же удалось если не выбросить воспоминания об утреннем происшествии прочь из головы, то хотя бы не думать о нем столь часто. Вернувшись с заходом солнца "домой", на свой чердак в порту, он ощущал какую-то пустоту внутри, вызванную усталостью не физической, но моральной. Насыпав еще не вернувшемуся с прогулки ворону зерна на подоконник, он зажег свет обоих масляных фонарей, развеивавших вечерний полумрак на захламленном чердаке и, не раздеваясь, лег на железную кровать, по давней, уже почти забытой привычке, положив у изголовья кровати не только карандаш и записную книжку, но и спрятав под подушку пистолет, сам не до конца понимая цели, какую этим преследовал. Он пытался заснуть, но в полудреме провалиться в мир грез окончательно не получалось. За раскрытым окном понемногу затихал вечерний порт, а этажом ниже скрипела мебель и слышались приглушенные стоны и вздохи, прорывавшиеся на чердак сквозь узкие щели в деревянном полу. Когда же над городом взошла ярка луна, и на порт опустилась летняя ночь - сырая и душная от испарений канала - Коннор оставил попытки заснуть и лежал, вслушиваясь, пытаясь уловить хоть какой-то посторонний звук, затесавшийся среди привычных людям звуков ночи: тиканья каминных часов, шелеста занавесок на сквозняке, скребущихся мышей, шагов за стенами или этажом выше. Задачу существенно облегчало то, что ничего из перечисленного у Коннора не было: ни каминных часов, ни занавесок, ни мышей, ни соседей наверху или в смежных комнатах - чердак борделя находился в его полном распоряжении. И все же, от этого не становилось легче: только ли в распоряжении Коннора? Тишина настораживала, заставляя его всматриваться в игравшую на своде крыши тень от фонаря.
Не в силах заснуть, вор поднялся с кровати. Его пернатого питомца не было в гнезде, впрочем, ворон явно прилетал ночью и отчего-то снова улетел по своим птичьим делам, а хозяин этого попросту не заметил. Зерна у чердачного окна, через которое мужчина выбрался на улицу, не было.
Дом Юлиана, амбициозного и талантливого, но пока еще не добившегося признания в высшем свете художника, манил любого вора. Неженатый Юлиан был богат, а поместье с хозяином делила лишь прислуга - пара горничных, экономка, прачки и дворецкий. За полночь, когда все обитатели старого поместья уже отошли ко сну, в приоткрытое окно кабинета на втором этаже, взобравшись по росшей рядом яблони, осторожно влез мужской силуэт, прошмыгнувший через просторный сад.
Очутившись внутри, Коннор осторожно ступал по дорогому ковру, приглушавшему и без того легкие шаги. Пробивавшийся сквозь окно лунный свет оседал на вычурном убранстве кабинета, зажженный огарок свечи на столе, видимо, беззаботно позабытый экономкой, позволял немного осмотреться. Здесь творил настоящий мастер. Ближе к большому окну, дававшему днем много света, стояла кушетка для натурщицы, а в стороне - мольберт с незавершенным холстом, на котором Юлиан писал портрет какой-то женщины лет тридцати. Черты лица показались Коннору смутно знакомыми, но в полумраке с легкостью могло привидеться, да и он не стал тратить драгоценное время на то, чтобы всмотреться в холст. Картина - ценная добыча, но только завершенная, написанная к тому же рукой признанного мастера. Нет, он искал совершенно не это. Его блестевшие глаза - глаза старого лиса - нашли сейф у стены, зажатый между двумя книжными полками - оставьте столовое серебро дилетантам-форточникам, в игру вступает игрок высшей лиги. Опытный вор  сперва изучил поворотный замок, припав к сейфу ухом, делая несколько холостых оборотов, чтобы услышать и распознать щелчки замысловатых щеколд. Толстая сталь плохо пропускала звук, сейф был сделан на славу, но и вор знал, что делает. Ему на помощь пришел медицинский стетоскоп.
Поворот. Щелчок. Поворот. Снова щелчок. Лязг подвижных стальных частей. Поворот. Ночную тишину нарушали лишь порывы ветра, врывавшегося в окно, и тихие механические звуки едва ли громче мышиной возни. Щелчок. Поворот. Поворотный замок с числовыми делениями от нуля до ста по десятке закрывался на три цифры. Сорок. Звук звонкий, значит, мужчина с сокрытым платком лицом был на верном пути. Забинтованная рука ловко поворачивала замок - десять. Глухой стук - ошибка, комбинация сбросилась. И снова сорок, с самого начала. Нужно и дальше поворачивать против часовой стрелки, ведь в ту сторону ничто не мешает ходу, а стальные щеколды не возмущаются тихим стуком. Ноль. Звонкий щелчок. Последняя цифра, что если теперь крутить по часовому ходу ровно до тех пор, пока щеколды молчат? Семьдесят? Ровно до этого числа ход ручки по часовой стрелке плавный, разработанный неоднократным отпиранием и запиранием. Семьдесят, легкий скрип тяжелой стальной двери. Сезам, откройся.
Среди ценных бумаг в сейфе нашлись сложенные стопками монеты, их было много, но Коннору было не унести их с собой, не перебудив при этом задорным звоном кошелька половину дома - он, убрав стетоскоп, взял лишь часть, рассовав по карманам темно-серой куртки. Деньги это хорошо, но внимание медвежатника привлекло кое-что другое. Изящный золотой браслет на бархатной подушке, украшенный несколькими жемчужинами: совсем новый на вид, не похож на фамильную драгоценность, которую передают от матери к дочери веками. Гравировка утверждала, что предназначался дорогой подарок некой Агате, музе художника. И кто такая эта Агата?
И тут вор услышал тихие шаги в коридоре, приближавшиеся к двери кабинета. Коннор ни за что бы не успел вылезти в окно, поэтому, схватив браслет, пряча на ходу, метнулся к книжной полке, по пути задувая свечу, скрываясь за тяжелой мебелью в полумраке. В руках вора блеснул верный нож. В комнату вошла статная женская фигура, на которой лунный свет играл причудливыми бликами. Стоя спиной, женщина не заметила чужака, впрочем, стоило ей обернуться, и она бы тут же увидела затаившегося Коннора, а затем перебудила весь дом криками. Неожиданность была преимуществом старого лиса.
Отталкиваясь от пола, вор прыгнул, налетая на женщину всем своим весом. Глухо повалив ее навзничь на ковер, замотанной правой рукой он зажал ей рот, а в левой сжимал рукоять приставленного к чужому горлу ножа. Вор - не убийца, и ни за что не перережет глотку беззащитной женщине, но Уильямс должен был запугать незнакомку. И только теперь в ярком лунном свете он разглядел черты лица и струившиеся водопадом распущенные черные волосы женщины, что спас сегодня утром от постовых, а позже, не отдавая себе отчета, нарисовал в записной книжке. Крайнее изумление Коннора от такой встречи усиливалось тем, что знакомая незнакомка под ним оказалась абсолютно обнаженной, однако вор старался по-джентльменски не обращать внимания, но тщетно.
- Тише. - Потребовал шепотом медвежатник, не разжимая чужого рта. - Мисс не только карманница, но и аферистка. Я не стану делить свою добычу во второй раз. Лучше уходите тихо и с миром, покуда можете. Утром подозрение в краже падет на сбежавшую "Агату", а никакого Коннора тут и вовсе не было.
Он ждал кивка в знак того, что с дама с холста и пожелтевшей бумаги сознает всю серьезность сложившейся ситуации. Ибо она знает.

Что только что произошло? Как ей, страшась ножа у горла, как и положено человеку в здравом рассудке, вдруг взбрело в голову пытаться скинуть с себя Коннора, оказываясь сверху? Уверенный в своем превосходстве в сложившейся ситуации, он никак не ожидал такого поворота событий, отчего воровка выгнулась, проявляя незаурядную гибкость, и ловко вырвалась, заставая старого лиса врасплох. Когда это произошло, острый нож, которым Коннор с давних пор не чурался пользоваться как бритвой, невольно дрогнул в его руке, случайно рассекая женское предплечье. Уильямс не хотел порезать даму не только потому, что никакой уважающий себя вор не превратит профессиональную кражу в налет с применением оружия без веской на то причины, но и по той причине, что совершенно не был готов навредить женщине - а этой в особенности. И дело было не только в старомодной воровской солидарности, и не в одном лишь джентльменстве, таившемся в глубинах воровской натуры. Утром ведомый необъяснимым творческим порывом Коннор нарисовал ее, не спросив даже на то разрешения. Утром он вновь увидел нечто, каким-то непостижимым образом, должно быть, неразрывно связанное с этой темноволосой особой. Нынешняя, уже вторая случайная встреча за день, только подтверждала эту догадку. Или встреча была не столь уж случайной, и что-то привело вора именно в этот дом, в этот самый вечер, равно как и женщину? Слишком много совпадений, от которых зерно сомнений начало понемногу всходить, червем прогрызаясь сквозь обыденное восприятие окружающей действительности.
И вдруг, поднявшись, она разрыдалась в мольбе столь отчаянной, что Уильямс не мог произнести и слова, а извиниться ему стоило бы титанических усилий. Она просила его уйти, но слова походили на вызванный стрессом бред. Кто же из них двоих все был не в себе? Почему не было проще начать изо всех сил звать на помощь, перебудив весь дом, чтобы все сбежались на шум? Почему она хочет, чтобы он спасся? Неужели тому виной хваленая воровская солидарность, давно канувшая в лету среди молодежи? Впрочем в том, что их двоих наверняка услышали обитатели поместья художника, сомнений у Коннора не возникало.
Он торопливо поднялся с ковра, подбирая оброненный нож. Теперь, прежде умоляя бежать, она едва ли смотрела на него. Отвернулась, что поначалу Коннор принял за стыд, вызванный наготой дамы, но потом понял, что ошибся: аферистке не должно стесняться обнажаться даже против своей воли, для нее это столь же важно, как и ловкие цепкие пальцы для вора. Однако было в этом всем и нечто более серьезное, чем полное отсутствие одежды на статном теле незнакомки. Что-то на фоне чего нагота в ханжеском викторианском обществе с двойной моралью показалась бы сущим пустяком и обыденностью. И все же, сколь ни была бы причудливой эта ситуация, в одном темноволосой женщине было не отказать: она оказалась прекрасна, и лунный свет, нежно лоснившийся на светлой коже и водопаде черных волос, подчеркивал это. Запретное зрелище вызывало не вульгарно-разнузданное вожделение, но эстетическое наслаждение, лишь подкрепляемое живыми воспоминании о необъяснимом утреннем творческом порыве вора. Вот что чувствуют настоящие художники, когда пишут деву с натуры. Вот почему она была музой, которой вдохновленный Юлиан отдал бы куда больше, нежели один золотой браслет: все золото мира. Глядя на нее, не в силах отвести взгляд, едва не позабыв о грозившей опасности быть пойманным с поличным, Коннор не смел осуждать художника. Более того, он начинал понимать, а ведь даже не ведал ее имени - такой простой, всеобъемлющей вещи. Муза для Юлиана, воровка для самой себя, таинственная загадка для старого лиса. Во все времена жизнь сама распоряжалась людскими приоритетами, делая из них тех, кто нужен миру и окружающим. Незнакомке же сейчас требовался вовсе не вор, он бы и не смог воспротивиться.
Не нужен был ему никакой потайной сейф, ни деньги, ни даже браслет, начисто позабытый в кармане. Убегая, вор остановился возле самого окна, не в силах объяснить природу этой задержки, тем более зная, что каждая секунда промедления могла оказаться фатальной.
- Вот, - Обернулся он через плечо, бросая в сторону незнакомки подобранный с кушетки у мольберта плед, служивший, должно быть, частью художественной экспозиции. - Прикройтесь.
И молча перелез через подоконник, уже готовый прыгать вниз, как вдруг обернулся в последний раз, задерживая взгляд на женщине на короткое мгновение, тянувшееся, казалось, долгие часы. Сам того не ведая, он желал запечатлеть этот момент в своей памяти, чтобы было, что вспомнить хорошего на том свете, случись Коннору отправиться туда сегодня, завтра, или через год. Обилием приятных воспоминаний, заранее заготовленных специально к этому знаменательному событию на манер других людей, Коннор похвастаться не мог. Так уж распорядилась несправедливая жизнь, а фатум приложил все возможные усилия, чтобы исполнить это беспрекословное распоряжение в лучшем виде. Вору показалось, что шелест листвы яблони, росшей под окном, отозвался тихим "Лжец", прежде чем сам он успел тихо произнести, то ли в вежливой просьбе, то ли в с трудом скрываемой надежде человека, проведшего в одиночестве четверть века:
- Найдите старого лиса в порту.
И, отметя прочь последние сомнения, так и тянувшие остаться вопреки здравому смыслу, спрыгнул вниз со второго этажа, оставляя незнакомку одну наедине с ночными тенями и лунным светом. Впрочем, этому не суждено было продлиться долго. Убегая, Коннор слышал доносившиеся из богатого дома звуки ночной неразберихи, воцарившейся после того, как его обитатели были бесцеремонно разбужены странным происшествием, истинную природу которого им было не дано понять до конца. В ту ночь что-то окончательно изменилось. И только яблоня в саду, ставшая невольным свидетелем этого события, еще долго шептала одно лишь слово вору вслед.

Отредактировано Connor Williams (13 июля, 2017г. 22:34:42)