Ньют, - имя всегда называется, чтобы привлечь внимание, и сейчас это, по своему нужно, -  спаси его, - решительный взгляд, полная готовность к неизбежному, и через секунду, получив незримое согласие – глаза в глаза – она срывается с места, из-за своего укрытия, которое, на самом деле, не стоит ничего. Если бы обскури интересовала ее персона, то он давно превратил бы перевернутую машину в ничто.  Но обскури, кажется, поглощен своим… горем? Яростью? В голове все еще не может уложиться информация о том, кто там, за этой тенью, да и как, когда на переваривание и принятие таких новостей требуется время, которого у Тины нет. Может быть, если бы судьба дала ей спокойно сесть и обдумать, то она не стала бы говорить этих слов Ньюту, а попробовала бы докричаться до подростка, который когда-то и стал причиной ее изгнания из аврората. Но неприязни к нему у нее не было и быть не могло; в тот приснопамятный вечер мальчик не просил о помощи и не звал ее, она пришла сама, пришла – и вмешалась, потому что все внутри Тины взывало о справедливости. Она с сестрой лишилась родителей давно, но недостаточно, чтобы боль исчезла, да и может ли такая боль исчезнуть хоть когда-нибудь? Их жизненный путь был труден, двух сирот, нужных только друг другу, и потому ей было невыносимо смотреть, как мать – лишь по названию, не по призванию – вымещает свои комплексы и обиды на том, кто способен лишь сжаться в комок и молча ронять слезы.
- - Мистер Грейвз! – ее голос звучит уверенно, но недостаточно, срываясь на фамилии в неровное дрожание.  Девушка собрала в себе все мужество и всю решимость, но их недостаточно, когда бьешь по своему, пусть даже делая это в виду жесткой необходимости, колоссального давления обстоятельств, ради спасения – попытки спасения – невинной души ребенка, пусть даже делая это в треть силы, точно зная – отразит. Мистер Грейвз – известный человек, талантливый волшебник, добившийся высокого положения, но для Тины он, кроме прочего, бывший непосредственный начальник, который всегда относился к ней… нет, слово «забота» тут было бы неуместно, Персиваль не выделяет никого, но, пожалуй, она сказала бы – «приязнью».  И вот сейчас она, стоя посреди разрушенной улицы, в своем излюбленном а-ля мужском костюмчике с нелепыми штанами и пиджаком, в которых попросту тонет своей хрупкой фигурой, наводит снова и снова палочку, с которой срывается заклятие, на человека, который был к ней добр. Настолько добр, насколько может быть таковым Персиваль Грейвз, но все таки… разве это правильно? – на мгновение бьется в разуме мысль. И без того бледная кожа становится белее мела, в глазах дрожит влага и за нею, все же, решимость, а тонкие губы упрямо сжаты и все равно дрожат. Ей нужно лишь отвлечь внимание мужчины, дать Ньюту то самое – драгоценное – время, и все же внутри переворачивается то в одну, то в другую сторону весь мир.
- Я должна помочь Ньюту.
- Я должна спасти мальчика.
- Я должна отвлечь мистера Грейвза.
- Мысленно повторять самой себе, снова и снова, потому что вера – самое сильное, что есть у любого человека, маг он или нет. Вера не в бога или дьявола, но в идею, в правоту того, что делаешь, иначе сил не достанет, и так просто сломаться, переступить черту, за которую настоящему волшебнику, нет, настоящему аврору перешагивать нельзя. Тьма всегда так близко, она повсюду, но думает ли Тина, отступая назад перед широким шагом движущимся на нее Грейвзом, что знаменитый мракоборец поддался тлетворному влиянию Тьмы? Нет, она считает, что он просто видит ситуацию в ином свете, не в таком, как она, и настырно намерен двигаться вперед. Пожалуй, у нее нет даже времени задуматься, чье видение более правильное, нет времени усомниться под давлением опыта и авторитета противника, преклонить голову и уступить. Вместо этого она, напротив, преисполняется живой решимости и прекращает отступать, усиливая натиск в ответ, и два заклятия схлестываются, сталкиваясь, сливаясь в одно бледно-голубое пламя, ослепляя и вынуждая жмуриться, морщиться – но не отступать.
- Все свою жизнь Тина делала только то, что считала правильным. В ее сердце свой взгляд на мир, на справедливость, и пусть это слишком часто мешало строгой послушности букве закона, но оно же и придавало сил жить, придавало смысл всему, что она делала и к чему стремилась. Сегодня Грейвз вынес ей смертный приговор – вынес по букве, той самой букве, закона, и пусть вспоминать об этом тяжко, но она не испытывает к нему ненависти так же, как к мальчику. Он просто не мог поступить иначе, в это смутное время, когда само существование магов может оказаться под нешуточной угрозой. Он видел ситуацию так, как ее не могла увидеть Тина, но ведь им было не поменяться местами, не пережить день заново – в ролях друг друга.  Стоило ли рисковать так, ввязываясь в историю с незнакомым волшебником, подвергать угрозе все, что дорого – наверное, бывший начальник сказал бы однозначное «Нет». Наверно, спроси кто-то ее прежде, она тоже сказала бы «Нет», но сегодня… карты легли вот так, и разве оказалось, что неправильно?
- - Тина, - укоризненно и одновременно как-то устало доносится до ее слуха голос мистера Грейвза через шум заклятий, и девушка сначала недоуменно распахивает в ответ глаза, чувствуя, как яркий свет жжет роговицу, но потом вспоминает, тут же, что палочка – не единственное из доступного арсенала этого противника.  – вечно ты там, где тебе не рады. - Резкий скрежет заполняет собой фон, и она едва успевает рухнуть на землю, когда поднятая магией машина пролетает ровно там, где Голдштейн только что стояла, но, спешно вскидываясь, она видит лишь улицу. И, опираясь ладонью на мокрую мостовую, осторожно, вся собравшись, поднимается, спешно скользя взглядом по сторонам, ища подвох, но, кажется, вокруг лишь город, а эпицентр схватки переместился куда-то… куда?  Волнение заставляет часто дышать, а сердце стучит гулко, громко, но вместе с тем, Тина надеется, что ее выходка не оказалась напрасной, отчаянно надеется, что Ньют сумел помочь обскури, потому что иначе…
Попытка не пытка, так говорят немаги. Но ей, вновь рвущейся в гущу событий, не хочется даже думать о провале, не потому, что это обидно или досадно, а потому, что тогда ее невезучесть станет не случайностью, а приговором. Она не задумывается о том, сумеет ли оправдаться перед Министерством, Президентом и его заместителем, которого она только что атаковала, и не важно, тогда будет неважно, с какой целью – потому что цель не была достигнута. Но все это будет лишь пустым сожалением, по сравнению с горечью от осознания того, что несчастный, не знавший ничего хорошего в своей жизни подросток погибнет от рук тех, в чьих рядах мог бы когда-нибудь оказаться. От рук тех, кто, более всех, должен был бы понять его – но вместо этого… - Ну уж нет, - решительно сжимаются губы, и тень сомнения исчезает с бледного, покрытого испариной волнения, лица, прежний огонь уверенности в своем решении загорается в карих глазах.