- Алек... - она ничего не успела сказать, ничего не успела объяснить и была не готова объясняться. Брат её сцапал, как гончая добычу, и повёл из зала прочь. Рассеяно и виновато девушка обернулась на Арона, минуту назад такого милого и весёлого, сейчас... ничуть не лучше Алека. Нет… не надо, ну только не опять! - Алек, пожалуйста подожди, - твёрже сказала Лили, но её не послушали. Её опять не слушали, будто бы решать за неё в этой семье стало настолько нормальным, насколько таскать, как куклу! Отец, теперь Алек, сколько можно?! - Алек, стой! - голос Лили был непривычно, даже для неё самой, громкий, и брат остановился, может от удивления? Они замерли в небольшой пустой ротонде с окном во двор. Сделав глубокий вздох и уняв дрожащее внутри негодование, Лили сглотнула и заговорила ровно, - Пожалуйста. Сейчас бессмысленно меня упрекать в недостойном, я не хочу слушать такое от человека, который так вёл себя в парке и после пошёл на незаконную дуэль.
Сказано. Тяжело, напряжённо, но сказано, Лили хотелось защищаться от новой волны упрёков, что непременно последует за этот один танец, и она решила пойти в атаку. Решила, и даже немного испугалась себя, смотря на брата напряжённо, как собака, которая смотрит на пришедшего домой вдрызг пьяным хозяина. Ещё не знает, можно ли к нему подойти и ласково повилять хвостом или её побьют?
- Ты всегда можешь послушать об этом от Кристофа, - с показательно ледяным спокойствием, под которым угадывалось буйство сдерживаемого пламени, произнёс Алек, недовольный и остановкой, и обвинением. - Ему, конечно, твой поклонник очень понравится. Даже больше, чем мне.
Лили начинало мелко трясти. Она понимала свою неправоту, и понимала, что для такого эфемерного, но такого важного “достоинства семьи” ей нельзя общаться с Ароном, да-да, даже общаться. Но 20 лет, 20 лет она делала всё, чтобы о близких думали хорошо, и считала семью своим уютным гнездом и очагом. А она оказалась глухой клеткой. Отец превратился тирана, братья - в надзирателей. Только Аленари и Вальден оставались теми, с кем она могла побыть человеком. И Арон, с которым ей “нельзя общаться”.
- Ты всегда можешь рассказать об этом Кристофу и посчитать, что быть хорошим человеком и братом достаточно от того, чтобы прятать свою задетую гордость за мнимой опекой, - с горечью сказала Лили, выворачивая руку, - пусти, я не желаю с тобой сейчас никуда ехать.
- Словно бы я сам хочу здесь быть, - невпопад ляпнул Алек, не сразу понявший, что говорила сестра не о том. Он представлял себе лицо Кристофа и за ним - лицо отца, и почувствовал себя оскорблённым ещё больше: старался тут без лишней крови всё решить, а ему ещё что-то высказывали. Роланд бы точно не стал церемониться с трактирщиком, это он, Алек, барахтался во всех этих условностях и приличиях, стараясь огородить сестру от беды. - Прекрасно, можешь оставаться здесь и дальше всё гробить, если моя опека тебе кажется мнимой. Думаешь, Кристоф с отцом рано или поздно о твоём трактирщике не узнают и без моей помощи?
Лили тяжело дышала, сжимая руки и краснея, от всего - и от несогласия и от согласия, и от стыда за, возможно, то что обидела брата слишком сильно и за то, что обижали уже её. Запал смелости ещё горел, но как тревожило это лёгкое пламя всё вокруг…
- А что осталось гробить? - уже тихо и немного отчаянно проговорила Лили, - Что у нас осталось от семьи, если половина старается не смотреть на состояния друг друга, и всё “благополучие” закрывается только в необходимые для выполнения нормы…
Лили выдохнула ещё раз, сглотнув, сделав шаг вперёд, к брату и тихо сказав:
- Алек, пойми, я скоро и сама не смогу гарантировать, что нахожусь в здравом уме если у меня пропадут последние причины искренне смеяться. Ты прав, отец не сделает Арону ничего хорошего, если узнает. Но ты не видел его сейчас, ты не видишь во что превращается наш дом, наша семья и наша мнимая честь. Я не могу, мне кажется я сломаюсь раньше, чем у нас всё будет хорошо… Я не могу… отказать себе иногда побыть вне этого варева. Побыть просто девушкой, а не леди на выданье, которой никак не найдут мужа по “марке”.
Брат хотел что-то сказать, она видела, как в его глазах полыхали и боролись десятки чувств, но в этот момент в комнату вошёл Арон, молча встав у стены и скрестив руки. В гнетущем, напряжённом молчании Алек молча прожигал взглядом сестру, а потом вырвал руку, резко развернулся и ушёл стуча каблуками ботинок. Лили неуверенно и заторможено сжала ладонь, будто ловя чужое уходящее тепло и опустила голову.