Ап-лебе-док. Подводные горо-да. Почтовые птицы торопливо и тревожно взбивают крыльями ночной воздух. Превращаются в светлые пятна на фоне темноты, а потом и вовсе исчезают с глаз. Скольким ещё придётся исчезнуть?
Быстро. Плохие новости всегда перемещаются быстро и успевают стать раза в три ужаснее на бегу, обрасти чужим страхом, чужой алчностью, чужим недоверием. Новость с южного берега Алвы: беглый граф – тот самый – убил графиню ди Альбретто, потому что сговорился с Бивнями – теми самыми – заранее, и теперь собирается прикарманить графство, потому что ну что ему ещё делать? Новость с северного берега: неизвестные учинили резню на переправе, убили графиню ли Альбретто, едва не убили беглого графа, и, скорее всего, это были аверенцы, потому что Веленсе оба беглеца нужны живьём, так что войска продвинулись куда глубже, чем можно было предполагать.
Слухи. Сплетни. Шёпот. Рассказы и россказни. Сколько таких новостей? Да больше десятка. Теперь каждый пьяница, валявшийся где-нибудь под забором на переправе в тот вечер, будет новости рассказывать.
Орнелла смотрела, как темнеют и корчатся в пламени на медном блюде торопливые записки от многочисленных её «друзей», и не могла отвести взгляда. Сильвия ди Альбретто мертва, потому что кто-то на кого-то напал. Так значит, это правда, что именно она помогла бежать фон Эйстиру… Можно верить только тому, что сходится во всех историях. Небольшой медный кубок ударился о стену и забрызгал гобелен – вода. Стеклянной посуды Орнелла не брала в руки.

Ин-либе-дак. В глазницах у рыб – туман.
– Да ты знаешь, в чём обвиняют твою драгоценную графиню Сильвию? – горячился Джузеппе, нависая над кузиной. – В убийстве герцога Гаспара, чтоб ему ещё триста раз сдохнуть! А что, если она и с этим – как его? – графом сговорилась? А если правда? И ты поедешь прямо туда? Да у тебя дети! А если там опять гроб взорвётся?
Небо уже посветлело, но солнце ещё не показалось из-за горизонта, а в кабинете графини Сенегардо так и не гасили с вечера свеч. Подождать, говорили они. Подождать, пока не станет ясно, на чьей стороне больше силы – у заговорщиков-проаверенцев или у проимперцев. Траур – это хороший повод остаться в стороне.
– Если Сильвия убила Гаспара, то зачем бы ей бежать из Веленсы? Они же устранили всех мужчин дель Фиатте. Нужно было остаться и шантажировать герцогиню Маргариту, а не убегать и прятаться. И, надо думать, граф фон Эйстир, который за всем стоит, специально дал посадить себя в подвал, потому что устал от жары, а остальные из его делегации ему попросту надоели, так что и толпу он натравил? – к утру графиня устала, и вместо раздражения в её голосе была насмешка. – Слишком головоломно. Сильвия не стала бы убивать. Я не верю, что она может вот так запросто убить человека.
– Ну а ты, сестрица? Ты-то можешь? – вдруг спросил заботливый и подозрительный брат, наклонившись совсем низко.
– Ты хочешь это пр-роверить, дор-рогой? – Орнелла промурлыкала это нежно и доверительно, погладила кузена по щеке кончиками горячих пальцев и заявила, что господа могут быть свободны.

Кок-лябе-дук. Тающий пере-стук.
Она въехала в замковые ворота Альбретто часа через два после того, как они закрылись за спинами графа фон Эйстира и его сопровождающих, кем бы они ни были и чего бы ни хотели. Орнелла поехала верхом, потому что не могла и не хотела закрыть за собой дверцу маленькой кареты и разрешить мыслям покинуть те чуланы, в которые она так упорно и старательно их рассадила. Нельзя делать никаких выводов – нельзя, пока она не услышит то, что расскажет ей Ренье. С ней приехало с десяток гвардейцев и две горничные. Кузен и деверь настаивали на более внушительном отряде и хотели сопровождать лично, но Орнелла заявила, что это ни к чему.
Здесь графиню Сенегардо знали хорошо и видели часто – никто не удивился, что она прибыла первой из всех, кто мог и должен бы приехать, чтобы проститься с Сильвией ди Альбретто в последний раз. Несправедливо. Неправильно. Так не должно быть. Хотелось сесть в ногах у подруги, смотреть на её неподвижное лицо, держать холодную ладошку в пальцах и говорить – долго говорить, а потом долго плакать. Потому что это несправедливо, неправильно и так не должно быть.
Орнелла лишь коснулась губами остывшего лба и постояла рядом немного. Большую часть ночи она просидела с сеньором Витторе, с Ренье. И потом с теми, кто не смог уснуть, хотел правды или мести, но в одном разногласий не было: все хотели, чтобы этого не случилось. С Ренье они мало говорили и много молчали: история смерти – нет, гибели – Сильвии была короткой. Орнелла могла только слушать, а потом положить мужчине на плечо маленькую горячую ладонь: «Любая помощь, которая вам понадобится, чтобы сохранить в Альбретто покой. Любая, Ренье. Вы знаете».

Ап-лебе-док. Вот же ж, привязалась детская считалочка. Хорошо, что идёт дождь. Солнце… солнце было бы здесь неуместно. Или оно просто не хочет смотреть?
Орнелла видела, как собор понемногу заполняется людьми – она пришла сюда заранее, чтобы помолиться и подумать в тишине. Думать не получалось: политика, война, заговор, убийства, Аверен и Империя – это всё станет возможным тогда, когда двери родового склепа графов ди Альбретто закроются. Пока тело Сильвии лежит в незакрытом гробу среди цветов и ладана, они все связаны одним горем и пришли, чтобы разделить его. Делиться на врагов и друзей они все будут потом. Сейчас это было бы кощунственно.
Она остановилась недалеко от входа, чтобы поздороваться с теми, кого ещё не успела увидеть, и сказать пару слов каждому, кто войдёт. Потому что в такие моменты, как сейчас, не хватает простых и понятных слов – слишком много сложных фраз, вопросов и предположений.

– Сеньор Росетти, – графиня обернулась к входящим, только что закончив разговаривать с одной из дам. Вуаль, чтобы скрывать бледное лицо и покрасневшие от бессонницы и тайных слёз глаза, была всё-таки откинута. Сделала несколько шагов навстречу, приязненно кивнула кастеляну. – Я скорблю о нашей молодой графине вместе с вами. И если вам понадобится помощь, она у вас будет. Меньше всего мне бы хотелось, чтобы с графством Альбретто произошла ещё одна беда.
Но с Энцо Росетти они были давно знакомы, хоть и не виделись ещё – у кастеляна замка хватало печальных, но необходимых и неотложных дел, от которых Орнелла не сочла возможным и уместным его отвлекать. И кастелян знал, что она говорит искренне. А вот человека, с которым он вошёл в собор, она до этого видела разве что издали – человека, о котором сейчас говорили больше, чем о покойном герцоге Марселе в своё время. Собственно, до окончания похорон ей и не хотелось его видеть, но вот в чём, так в этом граф точно не виноват.
– Ваше Сиятельство, гр-раф фон Эйстир-р, – она перекатила имя на языке, присев в реверансе и снова подняв голову. Поднимать пришлось высоко. Смотрела, не скрывая интереса – не враждебной подозрительности, обвиняющего недоверия, презрения или ненависти – интереса и даже сожаления. Ей было жаль, что всё так обернулось.
Улыбнулась тихо и грустно, но не ради протокола. Все они пришли сюда, чтобы разделить одно горе. Улыбнуться человеку ничего не стоит, сменить улыбку на подозрительно поднятую бровь всегда успеется, но с этим никогда не надо спешить. Хотела сначала сказать что-то нейтрально-вежливое – может быть, попросить о беседе, когда закончится панихида, может быть, выразить сожаление или надежду, но вышло другое. Проще, зато куда искреннее.
– Вы слишком давно не отдыхали, – женщина лёгонько вздохнула. Вряд ли это было участие – скорее, привычка встречать теплом. – Спасибо вам за то, что вы сейчас с нами. И за то, что привезли Сильвию домой. Я найду вас позже, если вы не возражаете.
Графиня улыбнулась снова – на этот раз виновато, потому что её уже узнали, уже поприветствовали, уже назвали по имени, уже спрашивали, что она думает по поводу всего этого безумия и почему у неё уставшие глаза… Орнелла отвечала и спрашивала сама, осторожно улыбалась и ловила чужие взгляды, но ей уже начинало хотеться, чтобы запел хор и можно было молчать. Простые слова – они не всегда даются просто.